Мясной сок лился в губы юноши, обжигая, но разнося по жилам свежую силу. Он угрюмо посмотрел на Матэ и спросил:
- А как я здесь оказался?
Матэ с хрустом разгрыз косточку, облизал пальцы, ответил:
- Морной тебя прихватило. А то бы мы во-он где были!..
Липкие пальцы холода пробежали по телу Имрира.
- А где... были бы?.. - слова давались тяжело, но ему нужно было расспросить этого врага.
- Где были бы? Свет велик. А тебе лучше быть везде, чем в Хатане. Хотя... сейчас там, верно, не до тебя.
Он сжал рукоять меча и отбросил, выдавая внутреннее напряжение.
- Неужто так и не помнишь?
Имрир постарался как можно достовернее покачать головой.
- Ты убил одного из слуг Предка. И Хель... Верховная отправила тебя от беды.
Сын Торлора снова, как наяву, увидел последнее, что помнил: ненавистное лицо и град разлетающихся алых осколков. И очнулся сейчас. Зима была, а сейчас лето, и он ничего не помнит. А может быть, он спит?!
- Эх, мечник... Спи давай, выздоравливай.
Матэ пригасил костерок и с пыхтением заполз в шалашик из переплетенных ветвей:
- Я тоже посплю. Две ночи не спал, знал бы кто...
Он мирно засопел, так и не поведав, что же хотел сказать.
Имрир полежал, сдерживая дыхание. Потом медленно сел. Камыши зашуршали, и он испугался, что Матэ проснется, но тот дрых, как каменный. Голова у Имрира кружилась.
Мальчик перетащил непослушное тело и липкой неверной рукой достал из ножен Матэ кинжал. Сцепил пальцы на рукояти. Почти не размахиваясь, изо всех сил ударил спящего.
Потом долго и муторно ловил лошадей. Шел к ним, растопыря руки, а они кружили у куста, насколько хватало поводьев. Имрир упал на колени. Потом лицом в траву и хрипло заплакал от бессилия. Потом пошел вихляющейся походкой в сторону, где, как он думал, была столица.
В первом же встречном селении Имрир украл с изгороди порты, снял у реки и зарыл свою одежду, а сам долго стоял в шелестящих струях, смывая с себя боль и грязь. Натянул чистое, тщательно вымытые и слегка разбухшие сапоги, и только тут уразумел, что он сделал. Трясущейся рукой начертал на склоненной к реке раките знак морны и потащился прочь. После этого Имрир шел три дня, то по дороге, то по голому полю, ночевал в стогах или просто в траве, и ел, что придется: аир и пшеничные зерна, осыпающиеся из тяжелых колосьев. Один раз вспугнул куропаток, попытался сбить палкой, но они ушли, мелькнув в мятлице оранжевыми с серым спинками, а он опять заплакал от неудачи и яростного голода. К вечеру третьего дня Имрир наткнулся на повозку с задремавшим ратаем и попытался украсть котомку, но дюжий мужик. проснувшись, отлупил Имрира, а после, бранясь, сунул ему в руки хлебный ломоть и пару медяков. Имрир еле сдержался, чтобы не запихнуть хлеб в рот целиком и не воткнуть в мужика нож. Он съел всего несколько крошек и спросил дорогу на Хатан.
К вечеру шестого дня Имрир вышел к столице. Небо медленно теряло краски, а у стен пылали костры. Столько костров, что он сперва решил, что город взят в осаду. Он стал двигаться особенно сторожко, как большой камышовый кот, и вконец перемазавшись в канаве, зато услышал, что эти полки не пытаются войти, а скорее мешают выйти из города. На какое-то время Имрир даже вздохнул с облегчением, думая, что морна доделает за него то, к чему он стремился всю жизнь. Но понял, что не в силах полагаться на время и судьбу; что эта женщина может опять избежать гнева Предка, и отец останется неотмщенным, а Двуречье чужим. И тогда Имрир повернулся и твердой походкой пошел от столицы к северу и востоку - туда, где ждал его Замок-за-Рекой.
Хель посмотрела на монашка, и в сердце стала прокрадываться непрошенная жалость. Хель отвернулась к окну. Пахло горелым, дым прокрадывался во все щели. С пыльного явора сорвалась и бросилась в тусклое небо стая воронья. Хель тряхнула головой:
- Пусть говорит.
Парень поджимал пальцы, как скрюченные птичьи лапки, стараясь спрятать в рукава балахона, и это почему-то неприятно поразило ее. Уехать, вырваться из этого проклятого города... купаться в хрустальных озерах. Даже скачка через леса меньше бы утомила... она всего только человек...
- Хозяйка... ты спишь?
Хель тряхнула волосами. В конце концов, она забудет, что у нее есть имя. Как забыла смерть отца, и второго ребенка, который никогда не родится... Да и она сама - ласковая девочка - умерла однажды в подземельях Тинтажеля, прежде далеко до Пустоши...
- Я... не сплю. Пусть говорит.
Она подалась вперед, пораженная его простыми словами. И они знали, и молчали, и позволили им умирать. И если последний из служек Предка погиб бы под пытками, то город был бы обречен.
Ей хотелось трясти мальчишку. И целовать. Если милосердие вознаграждается... Где сейчас Матэ с Имриром? Верно, далеко...
- Что тебе нужно? Тебе дадут все.
- Если позволите... госпожа... Доброволец. Чтобы вы поверили, что я не лгу.
- Посмел бы ты!
- Тише, Саент. Я верю тебе, - сказала она мальчишке. - Пожалуй... начнем с меня.
- Ты сошла с ума! - орал Саент. - Ты сошла с ума, глупая девчонка! Ты не смеешь рисковать!!
Хель пожала плечами. Спорить с ней было бесполезно. Она знала это и знала, что он знает. Еще тогда, когда он выручал напуганную девочку-лицедейку, с ней спорить было бесполезно. И тогда, когда она, полуслепая, выезжала из Меденя. И потом... В конце концов все сильные мужчины уступали ей. Все Двуречье. А ведь на деле она оставалась слабой и маленькой, и ох как боялась иногда... когда Пустошь осенила черным крылом...
Монашку недолго понадобилось, чтобы обернуться за сильной охраной и привезти все, что надобно, чтобы упасти от морны. А Хель еще известила лекарок Госпиталя Милосердной, и шестеро их с самой Христей и дамой Истар стояли у стен, наблюдая за происходящим. Паренек, смущаясь таким пристальным вниманием хорошеньких и многим известных женщин, расставлял на широком очищенном столе флаконы, плошки и чашки с водой и порошками. Руки, изуродованные пытками, слегка дрожали. Правда, он сдался почти сразу...
Женщины наклонились над снадобьями.
- Не пробуйте лизнуть. И не вдыхайте, - предупредил лекареныш. - Это надо смешать. Еще щепотку. И с пол пальца воды. Сунцы давно знают...
