Мать, только теперь начинавшая понимать, что сын ее вырос и возмужал, что эти жестокие немилосердные времена ворвались и в его судьбу, и в его жизнь, в жизнь чужих детей, и теперь она уже не может уберечь своего мальчика от войны и страдания, думала, глядя на него, чем она может искупить ту вину, которую она должна была взять за весь мир, в который она впустила своего первенца. Она встала и протянула к нему свои маленькие дрожащие руки.

- Где, где эта несчастная девочка? Где это бедное дитя? Мы спрячем ее, - сказала она, впервые позволяя сыну целовать свои руки, - приведи ее к нам.

Если бы она знала раньше, несчастия можно было избежать. Она нашла бы те слова, которые изгладили в сердце девочки ненависть и жажду мести. А теперь Барбара и не знала, как эта былинка будет жить на свете, и как она, Барбара, будет смотреть ей в глаза: ведь та может потягаться с нею жизненными тяготами, выпавшими на ее юные плечи.

- Мама, но ведь им нужно скорее удирать, - Элизабет, как всегда, сохраняла холодность рассудка и быстроту реакции, - Ты что, не понимаешь, что с минуты на минуту к нам заявится гестапо. И не реви.

- Да, да. Гретта уже ушла из дома, она ждет меня на остановке. Там ливень, и ей холодно.

- Там ливень, там ливень, - ворчала Элизабет, помогающая собирать вещи, - Везде ливень, не только над твоей чокнутой сиротой. Теперь действительно придется идти к аптекарю, а я не выношу запах лекарств.

Она первой услышала скрип тормозов у подъезда. Крикнув Жаку, она открыла балконную дверь, соленое теплое дыхание летнего ливня дыхнуло в проем. Жак бросился на балкон, отстранив ее. Это был грузовик, крытый грузовик, и он остановился у их подъезда, а не напротив. Немного отлегло от сердца.

- Пошли, это не к нам.

- Вот, вроде все положила, донесешь? Как вас искать? - очень тихо проговорила мама.

- Я передам с кем-нибудь весточку, напишу или приеду, когда все выяснится.

- Не вздумай отсылать с местной почты. И не пиши ни о чем подробно. Если все хорошо, напиши, что погода хорошая, если возвращаешься, напиши, что постоянные дожди...

- Ладно, ладно, конспиратор, - Жак поцеловал сестричку в макушку.

Когда позвонили в дверь, они находились в прихожей.

- Это Гретта, - Жак подошел к двери.

Мать глядела ему в спину и уже знала, что это пришли за его единственным еще нежившим и не познавшим любви мальчиком.

- Якоб Смейтс, двадцати двух лет, парикмахер здесь проживает?

На лестничной клетке стоял человек в штатском, в сером плаще, с которого стекала вода. В руках его была трость и планшет, по которому он сверялся с адресом и фамилией Якоба.

Пришлось снять с двери цепочку и открыть ее нараспашку:

- Входите.

За мужчиной показались два молодых человека, оба тоже в штатском.

- Что вам угодно, - спросила заплаканная Барбара, - Якоб Смейтс - мой сын.

- Собирайтесь, молодой человек. Ваш час настал. Вы едете в Германию. Вот оформленные документы.

С этими словами человек в плаще, все еще заливающем пол, показал издали Жаку какие-то бумаги и снова убрал их в карман.

- Я ничего не понимаю, - прошептала Барбара, - Это какая-то ошибка. Зачем ему в Германию?

- Стричь ихнего усача, - съязвила Элизабет на фламандском, за что и была вытолкана матерью в кабинет, Барбара даже немного разрядилась.

- Простите мою дочь, - поспешила оправдаться она.

- Сколько ей лет? - как-то заинтересованно спросил мужчина.

- Она мала, ей только четырнадцать.

Мужчина приказал своим помощникам что-то записать в блокнот.

- Мы приехали за вами, молодой человек, - он снова перешел на ломанный французский, - вы едете на трудовой подвиг во имя великой Германии, во имя победы над большевизмом, во имя единой и свободной Европы, черт возьми! О, да я вижу, ваши вещи уже собраны?!

Мать переводила взгляд с незнакомца на сына и все еще не понимала, что происходит.

- Мне нужно проститься с семьей. Вы не могли бы подождать меня внизу? спокойно, даже смиренно спросил Жак.

- Нет, нет, состав отходит с Восточного вокзала в восемь ноль-ноль. А еще инструктаж и митинг. Вас не будут ждать три тысячи человек.

- А может быть, пусть не ждут, а?

- Мадам Смейтс, у вас есть пять минут, мы подождем здесь.

Прежде чем проводить маму в гостиную, Жак обернулся и спросил:

- Почему такая честь и такая неожиданная отправка, нельзя перенести?

- Личное указание полковника Блюма, - мужчина надел шляпу и закурил.

Элизабет тоже пришла в комнату. Глаза ее были растерты, но больше ничего не выдавало, что она плакала.

- Я схожу к ней. Попозже, - сказала она обиженно и шмыгнула носом.

Барбара была на грани обморока, она ухватилась за сына и простонала:

- Не пущу.

- Ты же видишь, мама.

- Ты можешь мне объяснить?

Ну, что тут объяснять, как было объяснить матери за пять минут, что война, вторгшаяся в сознание, затмившая его, как затмевает сознание усталость или бессоница, одурачила, окрутила ее милого Жака. Что он попался, что он не от нее, не от матери хотел убежать, что не думал в тот момент, когда подавал заявление в комиссариате, о ней, но тогда последним, что она запомнит станет то, что сын предал ее. Но это не так!

- Видишь, как быстро меняются события, мама. Они забирают меня в Германию, я буду присылать вам деньги и посылки. Так получилось, я обо всем тебе напишу.

- Так ты знал?

- Не надо об этом. Вы здесь держитесь. Слушайся Элиз, она в нашей семье самая умная и самая сильная. Позаботьтесь о Греттхен. Лиз, найди ее. Объясни все. Давайте прощаться.

Грузовик выехал на площадь в окончании бульвара, там делал круг трамвай. Гретта видела его из-за стеклянных дверей темного, заброшенного здания, в который попал снаряд в самом начале войны, еще в мае. А теперь наступала осень. Кому, как не ей, дочери природы, знать это. Первый осенний ливень - он и пахнет по-особому: землей, а не морем.

Вояж в счастливую жизнь не удался. Теперь необходимо было сматывать удочки, как говорили деревенские рыбаки. Очевидно, одновременно две молитвы - о счастье себе и о несчастье врагу - Господом Богом не удовлетворяются. Хотя ей, Гретте, Он мог бы открыть кредит.

На вокзале, в зале ожидания, прямо на рядах кресел стояли толпы молодых людей, одетых по погоде, в куртки и плащи, в картузах и кепках, в гетрах и осенних ботинках. Они стояли вытянув шеи, держась за лямки своих заплечных рюкзаков, набитых рыбными консервами, сушеными кальмарами, флаконами с одеколоном, бритвами, фотографиями любимых, бельем, талисманами и амулетами, Евангелиями и томиками Шарля де Костера и Камиля Лемонье.