Лик Божией Матери на иконе "Одигитрия" покрылся маленькими капельками влаги.
О, Господи... - выдохнула она потрясенно.
Протянув руку, пальцами осторожно коснулась капель, поднесла к лицу, разглядывая. Жидкость была прозрачной, маслянистой, с едва уловимым тонким запахом. Наталья метнулась к сумке, достала чистый носовой платок и насухо вытерла икону. Развернув листок бумаги , принялась читать, искоса бросая быстрые взгляды на "Одигитрию", но обращаясь к иконе "Утоли моя печали":
- Надежде всех концов земли Ты еси, Пречистая Дево Госпоже Богородице, утешение мое!
Не гнушайся мене, сквернаго, в дерзновенном молении уст моих, и молю: угаси ми пламень греховный и ороси покаянием, изсохшее сердце мое от мрака греховнаго очисти, ум от лукавых помыслов, душевныя и телесныя язвы исцели, облегчи, Владичице, болезнь, утеши бурю злых нападений, Пречистая, отъими бремя грехов моих, Преблагая, и утоли печали моя, сокрушающия сердце.
Ты бо еси возведение роду человеческому и в печалях скорая Утешительница. За толикия же Твоя милости до последняго моего издыхания славословити Тя имам, о Всеблагословенная! Аминь...
Закончив читать молитву и посмотрев на "Путеводительницу", Наташа вновь заметила на лике иконы слезы и в смятении опустилась на лавку, почувствовав, как еще чуть-чуть и она кинется в панике вон из этого дома.
- Вот теперь я точно с ума сойду, - прошептала вслух. И, уткнув лицо в ладони, тихо заплакала, временами вплетая в горестный плач переполнявшие ее отчаяние, боль и одиночество: - Господи, за что мне это?!! За какие грехи? Что я сделала такого, чтобы меня так наказывать? - Она подняла печальные глаза и, обратившись к плачущей иконе, горячо зашептала: - Матерь Божия, Ты ведь знаешь, что такое потерять самого дорогого и близкого человека. Я совсем, совсем одна... Кругом тайга, снег и холод. Дай мне силы чуть-чуть, самую крошечку...
Пожалуйста, Пресвятая Богородица, пусть Сережа выздоровеет. Я буду ухаживать за ним, сделаю все, чтобы он поправился. Но не оставляй меня одну! Я не могу, понимаешь, не могу... У меня... у меня все время мама перед глазами стоит. Я должна что-то делать, иначе сойду с ума от горя, от тоски. Ты ведь можешь, я знаю... Ну, пожалуйста...
... Ему казалось, он покоится в толстом, плотном коконе. Было жарко и душно. Но сквозь него извне просачивались отрывистые команды, резкие звуки и постоянный, тяжелый гул. Словно внутрь головы под большим давлением накачивали сжатый воздух. Гул постепенно заполнял все закоулки мозга, грозя окончательно его раздавить и вытеснить. А потом вдруг разом накатило состояние легкости и покоя. Возникло ощущение, что его всего погрузили в огромную емкость с целебной водой. Он приоткрыл глаза и тут же вынужден был зажмуриться, настолько ослепительно ярким показался ему свет. Несколько минут он лежал, воспринимая лишь мелькавшие в закрытых глазах огненно-золотистые всполохи. Потом робко и неуверенно попытался вновь их открыть. Сквозь переплетенные волоски густых ресниц обозначилась полоска света. На этот раз он был приглушенным и мягким... После он так и не смог никогда вспомнить, где находился и что его окружало. И все, что запомнил склонившуюся над ним фигуру женщины с ребенком на руках.
Ее голову покрывала ниспадающая на плечи красная накидка. Остальные одежды были небесно-голубого цвета. На лбу и плечах - сияли золотые звезды. Несмотря на то, что женщина и младенец выглядели живыми, в позах и фигурах обоих ощущалась некоторая статичность. Они словно замерли, но именно эта неподвижность придавала обоим некий тайный и сокровенный смысл. Головы их не касались друг друга. Правой рукой женщина указывала на младенца, восседающего не ее левой руке. Он поразился тому выражению, что застыло на ее лице. Скорбное и светлое, оно было исполнено душевной ясности, мудрости и необоримой духовной силы.
Эта сила тоненькими ручейками начала медленно проникать в него, заполняя собой сердце, кровь и мозг. Он был любим. Как никем и никогда более в жизни: бесконечный, необозримый океан любви, в котором стали... растворяться образы женщины и младенца. Казалось, еще мгновение и он сам канет бесследно в прозрачных, тихих и светлых водах эфира. Он почувствовал легкий толчок и его накрыла... непроницаемая тьма, сквозь которую он летел, крепко зажмурившись и почти не ощущая биения собственного сердца. Наконец, падение прекратилось. Тяжело дыша, он открыл глаза. И первое, что увидел потолок из тесно пригнанных, тщательно обработанных сосновых досок...
Глава третья
Весна как-то враз рухнула на Белоярск зотистыми снопами яркого и жаркого солнечного света. Он, словно огромный утюг, прошелся по городу, разглаживая и прихорашивая не только широкие улицы, скверы, площади и даже маленькие переулки со старыми, еще "берендеевскими" домиками, но и лица людей. С них, как быстро тающая по весне наледь, исчезали угрюмость и недовольство. И хотя вместе с зимой не канули в прошлое заботы, тревоги и повседневные проблемы, чаще слышался смех, искренние приветствия, а в глазах проскальзывали обретенные, пусть и ненадолго, но помноженные на весну, радость и настроение.
Впрочем, разделяли их не все. К последним относились и двое мужчин, находившихся на конспиративной квартире, расположенной в доме в одном из тихих переулков Белоярска. Это были Малышев и Иволгин.
... Петр Андреевич нажал на клавишу магнитофона, выключая его. Несколько минут в комнате стояла тишина. Малышев поднялся и, подойдя к окну, задернутому гардиной, посмотрел на улицу. Лицо его было непроницаемым. Наконец, он вернулся к столу, но не сел, а продолжал стоять, хмуря брови и поджав губы.
- Вот такие ананасы... - не выдержав затянувшегося молчания, проговорил Иволгин.
Роман Иванович искоса бросил на него любопытный, заинтересованный взгляд:
- Я полагаю, Петр Андреевич, это - не все, - скорее утвердительно заметил он.
- Не все, Роман Иванович, вы правы, - не сразу, но все же откликнулся тот. - В этом деле столько всего наворочено, сходу и не разберешься. Настоящий "гордиев узел". Временами, поверьте, руки чешутся рубануть его единым махом. - Он вскинул на Малышева взгляд умных, проницательных глаз: И знаете, почему? Компас барахлить начал. Не разберешь: где юг, где север свои или чужие?
