"Еще и дура ко всему!" - решил он с легким раздражением, словно не сам выбрал ее несколькими минутами ранее. Но машина тянула уже в гору, подставляя мягкому бризу с моря поочередно то правое, то левое крыло, и, позабыв о мгновенном желании выставить шлюху вон, он внимателен уже был ко встречным автомобилям, указателям поворотов, канализационным люкам, выбоинам в асфальте. Впрочем, почти тут же пошла брусчатка; как бы споткнувшись, медленнее покатили, уходя в сторону и назад, темные купы зелени у дороги, изгороди из ноздреватого ракушника, грязно-желтого в скользящем свете фар, оставленные ниже ленты серпантина крыш и, за крышами - черная, влажная, живая полоса воды со множеством опоясывающих береговых огней. С каждым поворотом она все отдалялась, перетекая в такое же темное влажное небо, пока совсем не исчезла, - и тут бриза не стало, как-то сразу он выдохся. Устоявшаяся смесь запахов перегретого за день автомобильного нутра: бензина, отработанных масел, пыльной ткани чехлов - тотчас хлынула к Соловьеву, впридачу кисло пахнуло припотевшими подмышками и дешевым дезодорантом. "Что ж это? Зачем?.." - вдруг ужаснулся он - себе, уезжающему от моря, внезапной затхлости вокруг, дезодоранту и этой закатывающейся за полосу света, мощеной серым булыжником дороге, которая, как теперь оказалось, была ему незнакома и потому вела как бы в никуда, и, ужаснувшись, нашелся тем только, что нажал на тормозную педаль. Машину мягко отбросило, она словно увязла в загустевшем воздухе. Не ослабляя ногу, он вслушался и услышал мерный ход часов на мерцающей зеленым панели, увидел, что они отстают, но при этом не различил стрелок на циферблате. Ему очень хотелось оглянуться, но что-то - наитие, или как там? удерживало от этого, как если бы, оглянувшись, он все еще мог увидеть людную набережную, причал, какой-нибудь швартующийся корабль, весь в огнях, с барами, музыкой, сигаретным дымом, с бабами, улыбающимися так белозубо и маняще... В несколько щелчков выбив сигарету из початой пачки, Соловьев неуверенными губами поискал фильтр, затем щелкнул ногтем еще раз. Наманикюренная лапка потянула сигарету ко рту, рот оживился, втягивая и выдыхая тонкого аромата дым.

- Ого, Винстон"! - сказала шлюшка, притомясь молчанием, льстиво хихикнула. - Крутой парень!

Она потянулась к зеркалу у лобового стекла, оглаживая складку у рта, мимолетно глянула ему в глаза, что-то просчитывая в уме и от усердия напрягая неглубокой морщиной лоб.

- Дай повести ,- попросила уже иначе, тоном капризным и нахальным, и неторопливо провела лапкой по его бедру.

- Будем возвращаться... - неопределенно улыбнулся ей Соловьев, но улыбка, он чувствовал это, вышла перекошенной и злобной: уже несколько минут его слегка подташнивало, и вот пошло по нарастающей, как случалось перед очередным приступом настигшей его болезни, - прошибла испарина, и тут же тело его огрузнело, обмякло, педали ушли из-под ног, и дорога впереди утратила свои очертания.

"Господи, грешен! Прости, Господи! - подумал он скороговоркой, беззвучно шевеля губами и сопротивляясь слабости. -Ведь отступило... ведь не было ничего, Господи!.."

Он поискал тормозную педаль, но машина внезапно рванулась и заскакала по булыжнику, дребезжа крыльями и напрыгивая протекторами на бордюр.

- Ты что, пьян? - взвизгнула девица, мелькая зеленоватым русалочьим лицом и трусливо скалясь. - А-а-й!..

Но они заворачивали уже к дому, скрипнули раз-другой тормоза - и непроглядная ночь обступила их со всех сторон, ослепила и оглушила с такой внезапностью, что даже собственное дыхание они услышали минуту спустя. Затем над смутной теменью сада проступили очертания покатой крыши, близкой горы в редких смоляных кудрях низкорослого кустарника - и надо всем этим высветлилась вдруг первая звездочка, хрупкая, как прозрачный хрустальный осколок. Посверкав, она как бы запотела и раздвоилась, подернулась туманной празеленью, словно мерцала от самого дна вековечного стоячего омута.

- Чего пялишься! - злобно сказал Соловьев, старательно разлепляя губы, и не услышал собственного голоса. - Лахудра чертова!

Шлюха икнула и на четвереньках полезла из машины, но, зацепившись каблуком за ручник и дергая ногой, принуждена была оглянуться, глупая звезда мимолетно блеснула в ее настороженном белесом зрачке, бледным лучом очертила изгиб ее носа, часть скулы и вздрагивающий, как если бы жевала или смеялась, подбородок.

Пошли в дом, и, прокладывая дорогу в полумраке, он брел как слепой наощупь, стараясь опереться руками обо что-нибудь прочное: о перила крыльца, косяк двери, плохо выбеленную мелом стенку. Зажигал свет, уловил за спиной легкий вздох разочарования, впрочем, не тронувший его вовсе. Что-то случилось с его зрением, и, словно на плохо промытой фотографии, он с трудом различал, как сбрасывает она туфли и забирается на диван, как растирает украдкой ступню и с наслаждением шевелит онемелыми пальцами. Потянувшись к полке с лекарствами, неверным движением выдавил капсулу из обволакивающей фольги и, несколько раз судорожно сглотнув, проглотил. Озноб сотрясал его породистое крупное тело, подточенное изнутри недугом и теперь как бы чужое. Комната, засиженная мухами люстра на три лампы с одной горящей, в какие-нибудь 60 ватт, загодя накрытый на двоих стол - все сместилось в искаженном пространстве, приобрело черты ирреальные и уродливые.

- Что ж это? Напьюсь!.. - пробормотал Соловьев, зная, что не напьется, потому что через какое-то время после мнимого облегчения станет еще хуже и невыносимей.

От дивана вопросительно пискнуло, но, не расслышав, он отмахнулся, как в бреду отмахиваются от волосатой козлиной морды, и, с преувеличенной твердостью ступая, проковылял в душевую. Хотелось пить: стянуло сухостью губы, металлом отдавала слюна. Отвернув кран, он услышал, как вялая струйка воды ударила в раковину и зажурчала где-то в трубе. Страшась наклониться к крану и выжидая, вслушиваясь в себя, внезапно увидел в осколке зеркала чье-то землистое изможденное лицо массивной аристократической лепки, коротко стриженую, с ранней проседью прядь, залысины по краям выпуклого, как бы состарившегося теперь пергаментного лба, непроспавшийся взгляд, в котором за страданием, угадывалось нечто, бывшее сутью, - нечто разбойничье, от большой дороги и кабака...