Борис Зотов
КАЯЛА
(В сокращении)
...Это необыкновенная и в каких-то поворотах странная история. Автор услышал ее много лет назад от кавалерийского офицера, участника наступления наших войск на Юге весною 1942 года. И пересказал - но не для всех. Ничего не даст книжка тому, кто не ищет в прошлом ответов на вопросы сегодняшнего дня...
* * *
Эскадрон шел всю ночь усиленным аллюром. Десять минут валкого и крупного конского шага заканчивались, и раздалась слабо слышимая в четвертом сабельном взводе команда - командовал комэск в голове растянувшейся колонны, там, где, невидимый в темноте, качался на пике синий эскадронный значок, а потом команда дублировалась на разные голоса взводными - все ближе и ближе:
- О-о-о... О-о-во... По-вод!..
Дорога вертелась вдоль Донца; повторяя его капризное русло и часто проваливаясь в поперечные балки, - поверху было уже сухо, и здесь копыта трещали четко, барабанным треском, а в низинах чернела еще грязь, оставленная весенним половодьем.
Третью ночь подряд идет на запад колонна, покрывая за переход по семьдесят-восемьдесят километров.
Спешит.
Куда, зачем?
Таких вопросов в военное время не задают. Но если бы каким-то чудом бросить взгляд на засекреченную карту с оперативной обстановкой, тогда сразу обратил бы на себя внимание резкий выгиб линии фронта: как раз в бассейне Северного Донца широким и длинным языком вдавалась красно-синяя линия в расположение немецких войск.
С такого "языка" заманчиво наступать, особенно на карте: ударом на север можно окружить силы противника южнее Харькова; ударом на юг - отсечь в районе Ростова. Сам Ростов дважды переходил из рук в руки и зимой с тяжелыми боями был все-таки отбит и утвержден за нами. Здесь немцы откатились к Матвееву Кургану, к реке Миус и за Таганрог.
Синяя и красная линии упрямо сошлись, уперлись и остановились, завязнув в снегах, а потом в жидкой грязи...
В последнем ряду четвертого взвода ехал боец Андриан Пересветов, и голова его моталась из стороны в сторону при каждом шаге караковой кобылы. Так получилось, что днем, в то время, когда все отдыхали после перехода, отделение Пересветова было выброшено в разъезд и честно, до последней точки маршрута, прощупало назначенное направление. Поэтому сейчас, на исходе ночи, бессонница и усталость ртутью наливали голову кавалериста. Он оборачивался и вглядывался в край неба, в надежде, что светило примется за дело, но видел только размытые тьмой контуры тачанок.
Сосед Пересветова справа, Халдеев, чуть зазевался, его лошадь, которой что-то померещилось на дороге, приняла вбок, лязгнуло стремя о стремя. Еще немного, и ствол заехал бы Пересветову по голове. Винтовка у Халдеева снайперская, ствол длинный - не то, что у остальных, вооруженных короткими и легкими карабинами образца тридцать восьмого года. На походе каждый грамм чувствуется. Халдееву тяжелее. Он таскает на килограмм больше. А каково едущему впереди Пересветова Ангелюку? Его "Дегтярев пехотный" весит семь восемьсот. Правда, Халдеев сухой, тощий и высокий, а Ангелюк широкий, упитанный - как раз пулеметы таскать.
Постепенно небо из темного стало фиолетовым, налились нежной позолотой перья реденьких облаков, плавающих на огромной высоте, и майская ночь стала таять.
Боец Отнякин (левый сосед Пересветова) зевнул так, что стало страшно. Окая, произнес:
- Облаков-то нету нынче, бомбить будут. Пора бы ховаться кто куда да дневать. Поработать надо четвероногого друга.
На казарменном жаргоне это означало сон, а отнюдь не тренировку коня. Однако сонливость уже сошла.
Организм человеческий издревле налажен на пробуждение с восходом солнца. Взбодрился и Пересветов, осмотрелся, встал на стремена и увидел впереди чуть изогнутую полоску воды в зеленой оправе молодой травы, блестевшую стальным сабельным блеском. За рекой лепилась к горизонту роща - веселое зеленое облако. И боец изумился, даже глаза протер - ландшафт был знаком, и хорошо знаком.
- Да это же Оскол, река Оскол! - вырвалось у Пересветова.
- Откуда знаешь? - подозрительно спросил Отнякин, которому было все равно, Оскол это или не Оскол, а просто он не любил, когда московский студент что-то знал а он, деревенский парень с пятью классами, этого не знал.
- Здесь я был 22 июня, - сказал Пересветов, чувствуя, как сжалось сердце при упоминании о том самом грозном дне, который разорвал его жизнь на "до" и "после". В настоящем было: рассвет на военной тропе, качающееся седло и грязь под ногами да еще вода, в сапогах хлюпающая; а в куске отсвеченного войной прошлого - экспедиция.
Да, именно здесь застигла война московскую историко-археологическую экспедицию, а студент Пересветов входил в ее состав...
Дело в том, что еще в прошлом веке талантливый историк Андрей Христофорович Пересветов, автор "Истории образования государства Российского" разгадал маршрут войска князя Игоря; он точно определил место последней брани с половцами и нашел (как он считает) таинственную реку Каялу, не обозначенную ни на одной карте. При этом историк преодолел некую колоссальную трудность.
Трудность эта заключалась в том, что маршрут движения, как он представлялся неведомому автору " Слова о Полку Игореве", приводил русских в Половецкую глубинку, к Дону и к морю. Летописцы же, описывая поход, о море и о Доне упоминали, но смутно, глухо. Зато приводили другие названия, в "Слове" отсутствующие. Да и Ярославна с крепостной стены, как издавна повелось, обращалась к Днепру и Дунаю...
Тот, первый Пересветов, зачинатель целого рода историков, не оробел при виде этих неувязок. В "Слове" говорилось ясно, что гибель русских полков была на реке Каяле; а в летописи, кроме Каялы, фигурировали как промежуточные рубежи реки Сальница и Сюурли.
Пересветов поверил автору "Слова". Он искал Каялу на торговом, издревле известном, сухопутном ответвлении пути "из варяг в греки". Если Игорь был намерен, как сказано в "Слове", "поискати града Тмутораканя, а любо испита шеломом Дону", то Каяла должна быть неподалеку от устья Дона. При этом выполнялись все три основные условия - море близко, Дон близко и до Тмуторокани по берегу Азовского моря рукой подать. Все сходилось!
