- Принимается единогласно...
- Разрешите мне, - у окна поднимается Зубарев и лезет в карман за бумажкой. Бумажка у него в руках, он читает. - Прошу товарищей членов комитета учесть, что товарищ Рябинин - наш активный общественник, он активно участвует в подготовке к выборам, является членом профкома...
Интересно, звонил Цапля Зубареву или не звонил?
- Это не имеет значения, - бросает Клименко, даже не оборачиваясь к Зубареву.
- Нет! - отрезает Сурков, директор Стройбанка. Кажется, это единственное слово, которое он произнес за все заседание, но как решительно оно произнесено.
- Скажите спасибо, - сердито говорит Воронцов, - что мы не записали: "С лишением прав работать в торговой системе". На нас еще никто не жаловался, а вот если запишем "с лишением..." - тогда они оббивают пороги.
Зубарев прячет бумажку и садится ни с чем.
- А теперь относительно вас, товарищ Зубарев, - сурово продолжает Воронцов. - Вот вы защищаете своего подчиненного - а кто будет вас защищать? У нас тут в проекте было несколько иначе. А теперь я предлагаю усилить. Второе: за слабый контроль и необеспечение соблюдения правил торговли в подведомственных предприятиях, что привело к массовому обману посетителей, директору комбината общественного питания товарищу Зубареву объявить строгий выговор с предупреждением. Кто за это предложение? Принимается единогласно.
Вот что бывает с теми, кто просит за жуликов...
- Третье: обратить внимание начальника управления общественного питания горисполкома товарища Носова на наличие фактов массового обмана, обвеса и обсчета посетителей там-то и там-то... Предложить товарищу Носову принять все меры к устранению недостатков в обслуживании трудящихся. Возражений нет?
- О молодых поварах надо бы в решении записать, - предлагает Нижегородов.
Как он еще помнит в такую жару о каких-то там поварах?
- Этот вопрос мы заострим, - соглашается Воронцов. - Запишем протокольно.
- Четвертое: контроль за выполнением постановления возложить...
14.20.
Слава богу, сегодня пересидели не так уж много. Воронцов быстро провернул последний вопрос.
В поле моего зрения мелькает на секунду плаксивое лицо Рябинина, мелькнуло и пропало, растворилось в жарком воздухе, будто его и не было никогда. И чего я столько переживал из-за этого самого Рябинина...
Скорей на воздух, зайти в тень, почувствовать на лице дуновение свежего ветерка, выпить кружку холодного пива, пусть даже с недоливом... Скорей.
- Проект принимается. Повестка дня исчерпана. Заседание комитета окончено. Спасибо, товарищи. До свидания.
30
Стою за стойкой кафе, с наслаждением пью молочный коктейль на льду. Мраморная стойка с серыми прожилками тоже холодная и на нее приятно положить ладонь. Пью с сознанием исполненного долга. Хорошо так стоять у стойки и, ни о чем не думая, потягивать коктейль. Меня уже не тревожат угрызения совести, что я ненароком проболтался Цапле о проверке - и на старуху бывает проруха...
Сейчас поеду в институт. Мой кабинет выходит на север, там не так жарко, можно будет еще поработать до вечера.
Я уже начинаю отключаться от сегодняшних переживаний, которые начались с утра и продолжались на заседании, уже думаю о предстоящих делах в институте, как вдруг меня пронизывает мысль о Глебовском. Вот кого мы зря наказали, совершенно зря, он же не виноват, что у него вал в тоннах. Дайте Глебовскому стимул, и он вам горы свернет, всю страну закидает пластмассовыми шрифтами. А у него стимула нет, вот он и не торопится прогорать, изворачивается и выискивает разные причины.
Почему я не выступил в его защиту? Я промолчал, когда принимали решение о нем, даже не кивнул в знак согласия, но разве это смягчает мою ответственность?
Вот перед кем я действительно виноват, а не перед каким-то там Цаплей и его дружками.
Но как, оказывается, тонко составлена повестка дня. На Глебовском мы немножко разошлись, а уж на питании разозлились по-настоящему. И Глебовскому строгача и этому Зубареву то же - разве одно сравнимо с другим? Если бы пункты повестки дня были передвинуты: сначала, как говорится, по питанию, а затем шел бы Глебовский, мы весь запал израсходовали бы на жуликов, после этого ни у кого рука не поднялась бы, чтобы наказать Глебовского за вал.
Но кто-то тонко и умно отрежиссировал сегодняшний спектакль, продумал действие, расставил декорации - и все оказалось исполненным. Кому аплодировать?
Я виноват перед Глебовским...
Официантка ставит передо мной второй стакан с коктейлем. Я делаю освежающий глоток и снова задумываюсь. Так ли уж я виноват перед этим человеком, которого не знал до сегодняшнего дня и которого, вероятно, никогда не увижу более? Неужто и впрямь я виноват перед ним? Нас сидело за столом пятнадцать человек, все уважаемые солидные люди, ни один из них не усомнился в том, что Глебовский действительно виноват: он не выполнил план и пытался сослаться на этот самый пресловутый вал, который у всех в зубах навяз. Все пятнадцать человек единодушно проголосовали за строгий выговор Глебовскому.
Так хорошо было стоять у прохладной стойки и бездумно потягивать коктейль. Дался мне Глебовский. А если и есть тут моя вина, то ее ровно одна пятнадцатая, поровну на всех членов комитета, всего шесть процентов моей вины, не более того. А если разобраться, то и тех не наберется.
Эта мысль окончательно успокаивает меня, и я, не отвлекаясь более, думаю о том, что ждет меня в институте.
Выхожу из кафе. Асфальт просох под жарким солнцем, лишь редкие серые пятна на мостовой напоминают о недавней грозе. Снова окунаюсь в жару и гомон улицы. Неплохо мы сегодня поработали.
Напротив здание со светящимся табло на крыше. Часы показывают точное время.
14.57.
Я поворачиваю за угол.
1972
