И тут уполномоченного прорвало:
- Чего улыбаешься, чего лыбишься, фитиль несчастный!.. Думаешь, жалко тебя стало? Нужен ты мне очень, артист... Посмотрел бы ты на себя, какой ты артист!.. Артисты в Москве, в Большом театре поют, а не на Колыме вкалывают... Спасибо скажи, что на меня, дурака, попал, а не на кого другого!.. Надо же! Расскажи кому - не поверят!.. Впрягся, как конь, в упряжку и тащу его, гада, контрика,- драгоценность какая, самородок!.. Брось улыбаться, говорю! Доулыбаешься, что брошу к чертовой матери или пристрелю, как собаку,- навязался на мою шею, интеллигент...
Все оставшиеся до "17-го" километры он материл меня последними словами (то проклиная, то угрожая). Не щадил и себя, клял за минутную слабость в бане, с которой, по его словам, все и началось...
Еще вчера он понял, что никаких физических сил пройти десять километров во мне нет, что моя просьба была чисто волевым всплеском, последней надеждой человека, стоящего на грани жизни и смерти... Он предвидел вариант, что возможно, ему самому придется тащить меня живого или мертвого... и все-таки пошел и на это.
Вот, значит, зачем ему понадобились саночки, вот зачем он захватил их. Какие слова способны объяснить этот поступок? А Полтора Ивана с его проснувшимся неуклюжим милосердием?! Его дремучий бунт против всех и вся?! Кто может исследовать, найти объяснение причинам неожи-данной трансформации в психике людей - в этой бесконечной войне Добра и Зла?
...Мы приближались к финишу. Санки бежали под уклон легко и весело, как бы в тайном союзе с моими желаниями. Иногда, правда, соскользнув с тропинки, они глубоко проваливались в снег,- уполномоченный тут же чертыхался и награждал меня очередной порцией мата.
Я неотрывно смотрел вперед - во мне пели ангелы! С каждой минутой все торжественнее и громче!..
Наконец я увидел долгожданный ориентир всякого колымского поселения сторожевые охранные вышки и колючую проволоку...
Неподалеку от лагерной вахты уполномоченный остановил санки, распутал веревку, выматерился напоследок в мой адрес, закурил... Мы финишировали.
- Спасибо, гражданин начальник! - сказал я.
Игнорируя мою благодарность, он направился в помещение рядом с вахтой, на двери которого красовались три огромные, намалеванные суриком буквы МХЧ (материально-хозяйственная часть); уже от двери, обернувшись, приказал:
- Жди меня здесь,- и скрылся.
Как собака неотрывно смотрит на дверь, в которую ушел ее хозяин, приказав ей: "Сидеть!", так и я сейчас, ничего вокруг себя не видя, смотрел на МХЧ с надеждой и страхом и ждал возвра-щения уполномоченного. Вскоре он вышел, держа в руках два фанерных ящика, обшитые серым полотняным материалом, изрядно заштемпелеванные, с остатками сургучных печатей по стенкам, мои посылки...
- Забирай свое наследство! - Он поставил посылки у моих ног.
Наконец-то! Остался позади десятикилометровый тоннель между жизнью и смертью... Ценою нечеловеческих усилий я одолел его!.. Вот они - два ящика - у моих ног - в них все!.. Мое спасение, моя жизнь! Они мои! И никто не в силах отнять их у меня!
В жизни каждого человека бывают поступки (главные поступки его жизни), которыми он гордится или, наоборот, которые презирает, старается скорее забыть... В моем положении поступил я тогда единственно правильно - я сказал:
- Гражданин начальник! Спасибо за все, но я вас прошу, сделайте еще одно доброе дело...
- Какое еще дело? - недовольно спросил он.
- Отдайте посылки охране и прикажите не выдавать их мне... хотя бы в течение трех суток... Пусть несколько дней дают мне понемногу, порциями, понимаете?..
Уполномоченный серьезно посмотрел мне в глаза и впервые, кажется, по-человечески искренне сказал:
- Вот за это - молодец!.. Смотри-ка, сколько в тебе силы, оказывается!.. Сколько характера сохранилось... молодец! Теперь верю - жить будешь!.. Я догадывался, что ты мужик крепкий, жаль, что контрик.
- Никакой я не контрик!
- Ладно - не агитируй! Пошли.
Он подхватил обе посылки и быстро зашагал к вахте. Когда меня позвали зайти в помещение, на столе лежали обе мои посылки. В комнате находились два дежурных вохровца. Распоряжался уполномоченный.
- Вскрывай! - приказал он одному из вохровцсв и, показав рукой на меня, представил: - Этот фитиль с "Верхнего". Пришел за своими посылками. Три дня не давать ему их! Как бы ни просил - не отдавать! Кормите понемногу, раза три в сутки, чтобы не случилось с голодухи заворота кишок, понятно? Учтите: он сам об этом попросил - боится за себя. Посмотрим, что там сохранилось? Сколько времени шли посылки?
Охранник повертел ящики, но никакой даты не нашел.
- Ладно, поймем и так,- сказал уполномоченный.- Режь!
Вся сцена напоминала операционную, с главным "хирургом" уполномоченным во главе.
Охранник вспорол обшивку, подковырнул несколько раз верхнюю крышку и вскрыл посылку.
Вытащить из нее ничего не удалось, кроме чудом сохранившейся описи, прилипшей к фанерной крышке. В ней перечислялось содержимое и количество каждого продукта.
Все, что было в посылке, а именно: сахар, колбаса, сало, конфеты, лук, чеснок, печенье, сухари, шоколад, папиросы "Беломор", вместе с оберточной и газетной бумагой, в которую был завернут каждый продукт, за время трехлетнего блуждания в поисках адресата перемешалось, как в стиральной машине, превратилось в единую твердую массу со сладковатым запахом гнили, плесени, запахом табака и конфетной парфюмерии... Все пропиталось жиром и табаком, засахарилось...
Такая же картина повторилась и в другой посылке, с той только разницей, что там к содержимому добавились пара шерстяных носков и варежки.
- Нда!..- удивился уполномоченный.- Это называется поел, покурил и газетку почитал!.. И все зараз, в один присест. Что будем делать? Выбрасывать или?.. Распоряжайся, ты хозяин!
Охранники с брезгливым любопытством наблюдали за мной. Я подошел к столу, откромсал ножом кусок и тут же при всех, почти не разжевывая, торопливо проглотил, не разбирая ни вкуса, ни запаха, словно боясь, что кто-то может помешать или отнять у меня "это"...
Состояние потревоженного голода, проснувшегося в человеке при виде пищи, сравнимо разве что с состоянием алкоголика или наркомана.
