"КРЕСТЫ"
Опять весна... И опять снится мне тюрьма - наваждение какое-то!..
Опять я в "Крестах"... В самом чреве гудящего людского муравейника.
Меня ведут по натертому диабазовому полу корпуса, разделанного в виде замысловатых отсвечивающих полукружий, к крутым маршам железных лестниц, напоминающих корабельные трапы...
Вместо привычных потолочных перекрытий, разделяющих этажи, вдоль стен "висят" металлические конструкции галерей, на которые выходят бесчисленные двери камер...
Мы поднимаемся на самую верхнюю галерею, по висячему железному мосту переходим на противоположную сторону и идем вдоль камер в самый конец галереи, оповещая о своем прибли-жении ударами огромного ключа по металлическим перилам галерки. (Сигнал, по которому надзиратели заранее убирали с нашего пути всех, кого вели навстречу. Никаких контактов!)
С высоты пятого этажа галереи, внизу, во всей красе просматривается узор диабазового "паркета" - искусство тюремных полотеров из "принудчиков"...
На случай, если у заключенного возникнет вдруг фантазия совершить последний полет с верхней галерки вниз, через весь корпус, на уровне второго этажа, от стены до стены, натянута металлическая сеть (наподобие цирковой), страхующая от подобных желаний покончить расчеты с жизнью...
"Кресты" - тюрьма одиночных камер. Лишь самые крайние на каждом ярусе галерей сдвоенные. Моя камера сдвоенная, крайняя... Нас в ней как сельдей в бочке! Вместо двух человек по норме - двадцать один человек, плюс "параша"жуть!.. Она - единственное свободное пространство для вновь прибывшего. Некоторое время я и жил на "параше", пока кого-то не выдернули из камеры "с вещами" и не произошла соответственная подвижка мест...
Смрад, духота, вонь!.. На оправку и к умывальникам выгоняют дважды в сутки - и все это "на рысях", в спешке. Тюрьма переполнена сверх предела. Пропускная способность не соответствует "урожаю" последних лет.
Весь тридцать восьмой год никаких прогулок, администрация не справляется.
Семь месяцев сижу без единого вызова - никакого движения. Где мое дело, в какой стадии следствия, не знаю. Сижу на консервации. Без конца требую бумагу для жалоб. Когда ее дают - пишу протесты во все инстанции, какие только могу придумать. Ни ответа, ни привета! Бесполезно Глухо.
Кормят отвратительно. Начали появляться признаки цинги - кровоточат десны, шатаются зубы...
В один из редких обходов начальства пожаловался врачу. Врачиха (жена начальника тюрьмы) обещала выписать винегрет и обманула... Роскошная женщина, королева снов моих, моя богиня (влюбился в нее с первого взгляда), обманула меня как последняя сука!..
Пятьдесят лет прошло, а я и сейчас вижу ее, с пожаром медно-каштановых волос на царственной голове!..
Каждую весну она является мне во сне - красивая, статная, величаво-снисходительная, упоенная колдовской силой своего женского обаяния.
Я чуть ли не физически ощущаю прикосновение ее волос к своему лицу, презрительную нежность холеных рук, когда она с профессиональным бесстыдством ощупывает мое тело в поисках "автографов" следствия...
Слухи о том, что в следственных тюрьмах бьют, в конце концов перестали быть секретом НКВД. Шила в мешке не утаишь! Количество арестов поражало, рождало слухи, наводило на размышления, настораживало... Ленинградцы перестали спать по ночам, в страхе прислушиваясь к шагам на лестнице, к шуму ночного лифта.
"Великий вождь всех времен и народов" вынужден был в конце концов выступить с осужде-нием "некоторых перегибов и беззаконий", допущенных в процессе разоблачения врагов народа. Собственную вину за кровавые преступления и зверский произвол, чинимый над миллионами ничего не понимающих, ошарашенных людей, "отец родной" в очередной раз ловко переложил на плечи своих соратников из органов НКВД, не в меру послушно и ретиво уничтожавших цвет нации...
Осенью тридцать восьмого Хозяин с восточной беспощадностью убирал с игры слишком много знавших и потому опасных свидетелей. Он расправлялся с ними как с "нарушителями социалистической законности, не оправдавшими высокое доверие партии".
Был снят и расстрелян Н. Ежов. Один изувер уступил поле деятельности другому - Лаврентию Берии.
Этот вурдалак, дорвавшись до "карающего меча революции", для начала порубал им головы подручных своего предшественника, особенно замаранных в невинной крови сограждан и потому компрометирующих "святой" ореол Сталина.
Время переформирования сил в органах НКВД аукнулось в тюрьмах некоторым затишьем следственного произвола - Берия утверждал в массах свой авторитет! Охорашивался, заигрывал перед народом, выдавая себя за кристально чистого рыцаря-чекиста, беспощадного к проявлениям превышения власти, стоящего на страже социалистической законности.
В последние месяцы тридцать восьмого года подрастряслись и разгрузились "Кресты"... Поубавилось народу в камерах. Все чаще раздавалась команда "с вещами!". В одиночках, где совсем недавно сидело десять-двенадцать человек, теперь осталось шесть-семь... Кое-кому, под шумок, удалось выскочить и на свободу.
Случаи освобождения из тюрем центральная пресса расписывала как результат своевременно-го вмешательства партии и правительства, положивших конец преступным действиям врага народа Ежова и его приспешников.
Газеты с чудовищным цинизмом уверяли своих читателей в том, что они имеют счастье жить в том единственном в мире справедливом социалистическом обществе, где клевета и оговор обрече-ны, где честь и личные свободы граждан надежно защищены самой гуманной в мире Сталинской конституцией!
Тем самым народу внушалось, что невиновные выпущены или будут выпущены в ближайшее время (их дела пересматриваются), а все те, кто остаются сидеть в тюрьмах, отправлены в лагеря или расстреляны - действительно враги народа.
Наконец и на одну из моих жалоб-протестов "пал выигрыш" - меня вызвали к тюремному врачу.
- Ну, здравствуй, поэт! Рада тебя снова видеть, раздевайся. Показывай свои синяки-шишки.
- Какие шишки? - не понял я.
- Ты же писал, что тебя били?.. Показывай следы избиений, переломов, увечий... В общем, всего, что оставило следы на теле.
