– Но мы же все равно поженимся, пусть и после…

– Марина, тебе восемнадцать. Ты что, а учеба?

– Да что там этот заочный техникум! Что я его, потом не окончу?

– Нет, я сказал, – от доброй улыбки Ярика не осталось и следа. – Нет, и точка. Ищи врача.

Бежать бы ей тогда без оглядки от этого сына степей. И она побежала… Искать врача. В то время его было найти непросто. Все надо было организовать тайно, не подвести отца, скрыть от сослуживцев и мамы. Значит, в консультацию идти нельзя, узнают сразу. Марина вспомнила, что месяц назад к ним в магазин приходил врач-гинеколог с лекцией о вреде и пользе (надо же, у нее, как раз, уже был срок месяц!). «Как же фамилия? Приезжий, из деревни какой-то. Странно, из деревни в город приезжает лекции читать, наоборот бы надо, деревенских просвещать. Оказалось, что просвещать меня надо было, дуру городскую. Чем я думала? Ну ясно, чем. Самонадеянная курица!». Мысли набегали одна на другую. Марина металась в поисках молодого врача-лектора, стараясь гнать от себя главное – Ярик не хочет ребенка, их ребенка. Обижаться было некогда, поджимали сроки. Врача Марина нашла, договорились все сделать в деревне, до которой сорок минут лёту. Дома она сказала, что ее не будет два дня, надо навестить подругу. «Какая у Маринки подруга не в городе живет? – мать насторожилась. – Что там придумала, дурауманет?». Мамина любимая присказка. Так и произносилась одним словом: «дурауманет». Сейчас не обидно, сейчас к месту. В деревню Марина летела на полуразвалившемся кукурузнике. Трясло так, что она не понимала, от чего ее тошнит больше. Странно, но Марина совсем не осознавала, куда летит, зачем? Она не понимала, что едет убивать.

***

Кукурузник, наконец, совершил посадку. Марина, стараясь не обращать внимания на жуткую тошноту, спустилась, держась за воздух, ища глазами своего лектора. Он маячил невдалеке, не особо привлекая к себе внимание. Марина вяло помахала ему, согнувшись, приняла его руку как опору, и они медленно пошли к машине. Убитый УАЗик ожидал на аэродромной стоянке, за рулем белокурый парень с веселым лицом, крутя на пальце брелок, ждал пассажиров. Лектора-коновала звали Алан Латыпов. Типичный татарин – с улыбающимися глазами. Коновалом, конечно, он быть не планировал, когда понял, что его призвание – гинекология. Ему нравилась его специальность. Неплохой заработок, общение с женским полом. В свободное от медицины время доктор увлекался хиромантией. Латыпов и сейчас пытался заговорить дрожащую от страха Марину, предсказывая ее судьбу по линиям руки. Она, наконец, поняла, куда приехала и зачем. Назад пути не было. Нет, конечно, был! Путь назад есть всегда. Всегда есть возможность изменить свое решение. Но почему-то мы, зная, во что влипли, стараемся сделать вид, что это не так серьезно, как кричит тебе твоя совесть. Безысходная обреченность коровы, ведомой на бойню. Марина реально чувствовала себя если не животным, то какой-то марионеткой без тела, без мозга, без логики. Я прилетела, я сижу, я разговариваю.

– Пить хочешь?

– Нет, Алан Гамирович, тошнит очень, и голова кружится.

– Сейчас давление измерим. Мариша, не волнуйся, все сделаем быстро. Потерпи. Гипертонический криз. Сто пятьдесят девять на сто. Перестань дрожать.

Как казалось Марине, Латыпов со знанием дела раскрывал упаковки шприцев, доставал лекарства. Ну, конечно, со знанием, он же врач. Он принимает на свет малышей, девочек, мальчиков, девочек, мальчиков… У Марины мальчик… Она закрыла глаза.

– Вы обезболивающий укол поставите? – тихо спросила Марина.

– Нет. Кончилось все. Только анальгин остался. Обезболит немного.

Марина даже не могла представить, что ее ждет.

– Алан Гамирович, я не смогу. Я умру.

– Не умрешь. Не ты первая, не ты последняя.

Доктор открыл шкафчик, достал две таблетки седуксена, Марина запила их водой из-под крана. Она сидела на стуле около докторского стола и безучастно отвечала на вопросы.

– Сколько тебе лет? Когда первые месячные? Хронические заболевания? Аллергия?

«На фига ему мои месячные? Он даже карту не заведет». Хроническая беспросветная тупая безнадега. «У меня аллергия на совесть».

– Месячные в тринадцать.

Мама отправила в магазин купить хлеба, яиц, молока. Марина бежала, торопилась, размахивая брезентовой сумкой.

– Блин, фигня какая-то, описалась, что ли? Вообще, не смешно. А-а… ясно, – Маринка не поняла сразу, как реагировать. «Блин, че, вот так на улице, по пути в магазин, я стала девушкой?!».

– Ждем двадцать минут и начнем.

Доктор начал считать пульс Марины, которая лежала на «вертолете», совершенно безучастная ко всему происходящему. У нее не было с собой даже пеленки. Холодный металл огибал икры. Седуксен сделал в голове свой собственный «вертолет». «Да-а… Не везет мне с татарами, один не хочет детеныша, другой убивает его «не хочу». Мысли Марины путались, лекарство нисколько не избавило от страха и сильного волнения.

– Марина, поставь ступни.

– Руки куда?

– Руки держи, как хочешь. Сейчас я вставлю зеркала, будет неприятно, делай вдох. Делай то, что я буду говорить.

– Хорошо.

– Саша, иди помоги, все-таки срок. Будь рядом, мало ли…

Улыбчивый шофер оказался ассистентом доктора. Врачом. Спасителем. Убийцей. «А клятва? Ну да. Они же хотят мне добра, они просто помогают мне избавиться от нежелательной беременности. Убивают? Нет, конечно. Убить можно человека, а это эмбрион. Слово какое… эмбрион… плод… все, что угодно, но не человек».

– Вы тоже врач? – спросила Марина.

– Да. Не переживай, Мариша. Мы это каждый день в деревне делаем, да не по разу. Ну, давай начинаем. Вдох!

***

То, что было потом, Марина забыла на всю жизнь. Она никогда не помнила ТУ боль и ТОТ ужас, который пережила за ТЕ полчаса. Позже она могла рассказывать об этом сестре, подругам. У мужчин разговоры про армию, у девчонок про роды. Или аборты. То, что это было убийство, Марина осознала много лет спустя, когда читала в храме Акафист за убиенных младенцев, а сейчас, как многие ее подруги и знакомые, она могла шутить на эту тему, хихикая над скабрезностями старших, более опытных наставниц. Ее начальница отдела в магазине, Люда Виталовская, красивая плавная женщина размером «модель плюс», сделала тридцать семь абортов за тридцать семь лет.

– А что здесь такого? Не успеваем мы со Славиком!

Она многозначительно улыбалась, а Маринка завидовала: «Вот, блин, как любят друг друга! Вот это я понимаю – любовь!..»

***

Марина ВСЕ видела и ВСЕ слышала. Стук, бряцание металла, холод инструментов, острая, ни с чем не сравнимая боль. Бесконечная, бесконечная, бесконечная, бесконечная. «Сколько уже времени прошло? Сколько еще эта пытка будет длиться?»

– Дыши, Марина, дыши. Уже скоро, потерпи, знаю, больно, знаю. Очень больно? – доктор смахнул со лба пот. Что-то шло не так?

Нет, это была не боль. БОЛЬ Марина почувствовала через тридцать лет. «Малыш мой, как же больно и страшно было тебе…» Она стояла на домашней молитве. Слезы текли на закаменевшие губы, сердце не вмещало, сдавило горло: «ПОМЯНИ, ГОСПОДИ, ДУШИ ОТОШЕДШИХ РАБОВ ТВОИХ МЛАДЕНЦЕВ, КОИ… УМЕРЛИ НЕЧАЯННО ОТ СЛУЧАЙНЫХ ДЕЙСТВИЙ, ИЛИ ОТ ТРУДНОГО РОЖДЕНИЯ… ИЛИ СОЗНАТЕЛЬНО ЗАГУБЛЕННЫХ И ПОТОМУ НЕ ПРИНЯВШИХ СВЯТОГО КРЕЩЕНИЯ… ОКРЕСТИ ИХ, ГОСПОДИ, В МОРЕ ЩЕДРОТ ТВОИХ… И СПАСИ… МЕНЯ, ГРЕШНУЮ МАРИНУ, СОВЕРШИВШУЮ УБИЙСТВО ВО УТРОБЕ МОЕЙ, ПРОСТИ И НЕ ЛИШИ ТВОЕГО МИЛОСЕРДИЯ… БОЖЕ, МИЛОСТИВ БУДИ МНЕ ГРЕШНОЙ… ЗА ВЕРУ И СЛЕЗЫ МОИ… ПО МИЛОСЕРДИЮ ТВОЕМУ, ГОСПОДИ, НЕ ЛИШИ ИХ СВЕТА ТВОЕГО БОЖЕСТВЕННОГО…»

***

Марина лежала на кресле, как распотрошенная курица. Доктор мыл руки, убирал инструмент, собирал личные вещи в дорожную сумку.

– Встать сама сможешь?

– Попробую. Доктор-ассистент подал Марине руку, она с трудом приподнялась, села, тупо смотря на окровавленные бедра. Руки на запястьях, тыльная сторона ладони, пальцы были красно-синие. Следы зубов овалами поднимались до локтей. Она кусала их, кричать было стыдно.