Оля, телом оправившись от родов, стала яростно выплескивать наружу все то, что сдерживала в себе долгие месяцы без лекарств. Тамара Николаевна опасалась оставлять Лильку с матерью, хотя Оля очень любила дочь и забывала о своей болезни, когда возилась с малышкой, стирала, кормила, гладила; а когда чувствовала, что «подкатывает», сама звонила матери с просьбой забрать Лильку. И скоро случилось так, что Лиля осталась жить у бабушки с дедом.

Марина в это время утрясала итальянские страсти со своим Яриком, который оказался скрягой, тираном и ревнивцем. На том же самом полуразвалившемся кукурузнике после аборта Марина вернулась в город и к вечеру слегла с температурой. Ее бил озноб. Тамара Николаевна отпаивала несчастную дочь морсом, давала ей жаропонижающее, не задавая лишних вопросов. Она догадывалась, что произошло, и молчала, молчала, молчала, вспоминая свой больничный кошмар, когда через три месяца после рождения сына она попала на операционный стол. Рожать так скоро они не планировали, и Тамара записалась на аборт к местному фельдшеру. Как потом она смогла забеременеть и родить еще двоих, одному богу известно. Тот фельдшер рвал дитя по-живому, без наркоза. Тогда бабы избавлялись от детей запросто, без изысков.

Начались боли внизу живота, температура поднялась до тридцати восьми и восьми. Марина, не вылезая из-под одеяла, нащупала на прикроватной тумбочке косметичку, достала из нее клочок бумаги и взяла телефон. «Вот гад Ярик. Даже не звонит, как все прошло, как себя чувствую».

– Алло, Алан Гамирович? Это Марина.

– Да, да, как ты, Мариша?

– У меня температура, почти тридцать девять, живот болит, озноб, что мне делать? Врача вызывать?

– Не надо вызывать пока, – Алан опасался, что Марина сообщит о неудачном аборте, и у него могут быть проблемы. – Кровь идет?

– Да, есть. Но немного.

– Попроси, пусть тебе купят «викасол», выпей таблетку и пей антибиотики, что я тебе дал. Если к ночи лучше не будет, я сам прилечу, не вызывай никого. Больше пей жидкости.

– Хорошо. Я не умру?

– Не волнуйся, ты же помнишь, что говорят линии на твоей руке. Или забыла?

Марина помнила. После операции, процедуры или экзекуции, Марина не знала, как назвать ту бойню, она сидела с докторами в местной столовой и, помешивая кривой алюминиевой ложкой остывший гороховый суп, безучастно слушала повествование о своем будущем.

– У тебя будет один ребенок, но не от мужа. С мужем ты разведешься.

«Я и замуж-то пока не вышла».

– Потом у тебя будут еще два брака, – продолжал оракул, – будет любимая работа, приносящая радость, крепкие отношения с близкими людьми. Линия жизни долгая, и к сорока годам у тебя появится возможность бесцельно тратить деньги.

«Отличная перспектива, это радует».

– То есть я буду богатая и разведенная мать-одиночка?

– У тебя все будет хорошо, так я читаю по твоим линиям.

«Ну, раз линии говорят…»

Марина искренне верила во всю эту галиматью. «Хотя почему галиматью? Это же наука, ей много лет, и почему я не должна верить науке? Сколько книг написано, не с потолка же они это берут, не из пальца? Каламбур. Как раз-таки из пальцев и берут».

– Нет, Алан Гамирович, я не забыла, помню.

– Ну и не волнуйся, пей то, что я сказал, и лежи, еще сделай отвар крапивы и позвони мне часа через два. Пока! Не волнуйся, Марина.

– До свидания…

Марина откинулась на подушку, закрыла глаза, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Позвонила Оле, попросила купить лекарства. Ольга примчалась, дала сестре таблетки, села рядышком.

– Что, подружка, началась твоя взрослая жисть?

Марина молчала, жар усиливался, градусник показывал уже тридцать девять и восемь. Ольга не на шутку заволновалась, она знала, что такое прерывание на таком сроке, да еще полулегальное.

– Эй, ты как? – она посмотрела на сестру. Маринка, почти в бессознании, закатила глаза. – Эй-эй, а ну-ка, глаза не закатываем! – Ольга приподняла сестре подушку, еще принесла жаропонижающее и дала Марине двойную дозу.

Минут через сорок (Ольга была все время рядом) Марина попыталась привстать, но резкая тянущая боль пересекла низ живота, и Маринку согнуло пополам.

– Оля, мне кажется, из меня что-то пытается выйти.

«Бред у нее, что ли?» – Ольга не на шутку встревожилась.

– Доведи меня до туалета, – Марина оперлась на руку сестры, и они попытались медленно дойти до ванной комнаты.

Тамара Николаевна прислушивалась, но не решалась подходить к дочерям с расспросами. Знала, Маринка ничего не скажет, отбрехается, а Ольга пошлет. «Господи, помилуй, за что такое наказание? – думала Тамара, сидя у кроватки годовалой Лильки. Она смотрела на внучку. Девочка спала, сложив мягкие ладошки под румяную пухлую щеку, и улыбалась, причмокивая во сне. – Еще одна растет… Ей-то сколько придется вытерпеть бабьих радостей?» Тамара Николаевна сжимала в руке мятый комочек носового платка. Им нечего было вытирать, слезы давно кончились.

Марина медленно, не разгибаясь, села на унитаз. От самого горла через солнечное сплетение к пупку скрученная, как канат, боль волнами опустилась в низ живота. Марина с трудом дышала, мешала одышка, холодная испарина выступила на резко побелевшем лице. Дверь в ванную была приоткрыта, Ольга стояла рядом, держа сестру за руку.

– Держись, Мариша, держись, моя хорошая…

– Мамочка… – застонала Марина, – мамочка моя, как же больно… от меня что-то отрывается…

Судорога свела ноги, живот. Марина вцепилась в руку сестры, и кусочек плоти, затем второй упали вниз.

– Не дочистил, собака, – Ольга держала сестру. – Сейчас легче станет, потерпи.

– Мама… мамочка моя… – шептала Марина, – еще, наверное…

– Ну? Ты как?

– Терпимо… Сволочь этот Ярик, козел… урод…

Ольга засмеялась.

– Ну да, все бабы мужиков матерят после аборта, не дадим, дескать, больше, не подпустим к себе… эхе-хе, если б так… Ну, идти сможешь?

– Смогу, получше, вроде.

– Конечно, получше. Этот паразит тебя не дочистил. Давай, сейчас главное – антибиотики не пропускай. Ложись. Я пойду.

«Странно, – подумала Марина, – со мной Ольга как и не болеет вовсе. А других на дух не переносит, не подпускает ни мать, ни отца. Какая-то болезнь выборочной ненависти».

***

Оправившись после перенесенного, восемнадцатилетняя Марина стала готовиться к свадьбе с тридцатитрехлетним Яриком. Но пока шел развод избранника с первой женой, пока Иван Иванович помогал родителям Ярика оформлять отдельную квартиру, в общем, свадьбу сыграли только через два года.

– Дура ты, дочь, – только и смог сказать Иван Иванович, – мозгов совсем нет. Не жалеешь ты мать, она же совсем с вами извелась.

– Я, папа, буду за Яриком, как за каменной стеной, – Марина удивлялась, чем жених не хорош? Взрослый, обеспеченный, умный, серьезный. Детей не хочет? Так это временно. Старо выглядит, в тридцать три на все пятьдесят? Так это даже некий такой пикантный мезальянс.

– Ага, как за мраморной плитой, – поддержал отец.

– Папа, не говори так!

– И правда, отец, что за шутки? – Тамара Николаевна была суеверна. – Что под руку-то мелешь?

В ресторане заказали еды на семьдесят человек гостей. Марина половины из них не знала. Со стороны жениха были только двое его друзей, с которыми Ярик периодически пел у костра под гитару про снежинки и искорки, в общем, всю эту бардовскую муть про звезды, ромашки и суровую романтику Севера. С ее стороны было человек двадцать. Кто были остальные сорок восемь, особо не переживали, ну пришли и пришли. Родителей Ярика не просто не было на свадьбе, они вообще отказались знакомиться с музой сына, у которого седина в бороду, а тот, сами знаете, куда. Культурная мама-еврейка делала брезгливо-унылое выражение лица и говорила казахскому татарину-папе: «Побалуется сын со шлюшкой-малолеткой да к Светке вернется». Папа Шамсутдин был тоже культурным и воспитанным человеком, он преподавал в вузе. С выбором сына был согласен, Марина ему нравилась, но вида не подавал, боясь жениной немилости и жалея первую невестку с внуком. Свадьбу гуляли три дня. Со второго дня молодую жену увезли друзья кататься на машине, проводя беседу на тему «Дура ты, Марина, набитая». «Что-то часто меня дурой называют. К чему бы?» – подумала Маринка. Гости догуливали сами. Что удивительно, ревнивец Ярик лояльно отнесся к катанию молодой жены с ее друзьями. Наверное, дал перед смертью надышаться, вопреки пословице. О том, что тема беседы во время катания была выбрана верно, Марина поняла очень быстро.