...что-нибудь. В другой своей сказке "Земляничные поля" я рассказал о кошках, собаке и человеке. Правда, они могли быть и розой - любой. Однако пробст вместе с любовником своей жены, съев кролика, думали иначе:
* В самый раз.
* Старый пень не дурак пожрать.
Похороны состоялись в разное время!!!
Кот
1
Наш пробст после обеденной гимнастики иногда тоже говорит: "Ну, что, мальчики, в живых останемся только мы, - и шутки ради печально нажимает на ряд гербовых кнопок, подражая голосу президента. - Давай, спасай цвет нации". Неплохо подражает. Похоже. И мы в похоронном темпе орем: "Да здравствует " Не всегда. Но часто. Достаточно часто.
У нас давно все переспали друг с другом и, разумеется, продолжают до сих пор (вряд ли что изменилось). Естественно, это никоим образом не сказывается на выполнении каждым своих функциональных и субординационных обязанностей. Есть и свои чемпионы: Фарш-оперативник и Белая Лошадь. В последний раз их разняли на операционном столе. Фарша отправили наверх, преподавать в высшей школе, а Лошадь, став секретаршей пробста, получила очередное звание и тоже говорит: "Я никого не боюсь". Не всегда. Но часто. Достаточно часто. Им и в самом деле бояться некого и нечего. Этот центр со всем годовым, а быть может вековым или тысячелетним (?) провиантом спрятан под цепью северных гор. Что давно всем известно. Не опасно даже прямое попадание атомной бомбы. И это растормаживает.
Как утверждает Дин, "психологически". Он, например, стал писать абстрактные стихи, лучшие - на дверях мужской уборной, конечно: Синие, синие поле,
Нежный, задумчивый взгляд.
Падают белые зори
Розами в темный закат.
Падают, падают листья
В звездную тихую мглу...
Где-то над озером чистым
Чистое слово "люблю"...
Рядом со стихами красовалось схематичное изображение голой женщины - внизу надпись: "Это Шпак. Я ее трахнул". И стихи, и рисунки по-прежнему там (вряд ли что изменилось).
2
Город Прежнев возник, как первоочередная необходимость национального хозяйства в добротных паяльных лампах. Все средства пропагандистской машины Империи о дешевом жилье и вольготной жизни в городе были включены на нужную мощь. Формировались агитационные колонны Отличных Парней, валом валили авантюристы, уголовники и просто обиженные, истерзанные души. Столица снабжала рождающийся город наилучшим товаром, столичные гастролеры пели о Прежневе лучшие песни. Людей, строящих город, называли лучшими. Все было высококачественным. Высокой была (и осталась) преступность. Любимым развлечением лучших было (и осталось) сбрасывание себе подобных с крыш коллективных небоскребов. Лучших в стране.
На фоне организованной шумихи шла настоящая работа: под грядой первобытных гор, окружающих растущий город, строился Атомный Центр самообороны страны. Таким образом десятилетия пропаганды всеобщей нищеты были воплощены в последней идее министра самообороны Джюса У. В день окончания строительства Центра он выбросился из окна с криком: "Демократы идут!"
Вскоре была разработана совершенно секретная директива Верховного Комитета Сверхдержавных Сил - "ВКСС 20-1", которую на всякий случай - и для устрашения - подбросили всем вражеским и дружественным разведкам. Для мирного периода директива предусматривала капитуляцию блока союзников под давлением извне, на случай войны - нанесение молниеносного ядерного удара, превращение содружества в аграрную колонию Великой Интернациональной Империи. После овладения секретом атомного оружия стало ясно: будущая мировая война - последняя, в ближайшие несколько тысяч лет. "Слава богу, наконец-то я подохну", - отшутился бессменный президент. Поэтому в кратчайший срок по специальному распоряжению диктатора (президентская директива No59) был разработан план строительства подземного города и заселения его цветом нации. Критерием отбора служили тщательно разработанные анкетные данные для чистокровных имперцев. Наш отдел по охране пульта ядерной обороны - "атомной грядки" - был укомплектован идеально чистокровными парнями.
3
Чистокровным признали и меня. В общей колонии, где я родился, моя мать работала ресторанной буфетчицей. Отец - профессиональный законник, промышлял где-то на другой стороне Империи и решил не тревожить меня своей недвусмысленной репутацией. Поэтому в детстве мне не давали забыть, кто я такой и "где твое место, ублюдок", в иерархии маленьких негодяев. Поэтому у меня до сих пор, как известно, нет детей. Детство мне запомнилось бессмысленностью необъяснимых поступков взрослых, постоянным желанием вырасти (в чем я преуспел) и стать неуловимым разведчиком. Быть пойманным не входило в мои планы. Сейчас, впрочем, тоже.
Как большинство обожаемых крошек, я был избалован, и пользовался этим вовсю. Неуемное детское воображение подогревалось фантастическими желаниями, которые мать выполняла без промедления. Так, у меня появился единственный в своем роде шагающий конь с настоящей уздечкой, седлом и стременами. Сидя на нем и слушая его электронное ржание, я был по-видимому счастлив. На зависть соседским мальчишкам, почти неделю. Игрушками, заграничными костюмчиками, заморскими сластями мать пыталась компенсировать недостаток времени для проявления своих материнских чувств. Может быть именно поэтому я так и не научился ценить вещи и легко с ними расстаюсь, как расстался когда-то со своим скакуном, подарив его девочке Элле.
Когда крошка спал, мать возвращалась с работы и всегда клала в сумку огромного плюшевого кота шоколадку или горсть ореховых конфет. А наутро я, толком не проснувшись, перво-наперво выгребал кошачьи подарки и рассовывал их по карманам дежурных штанишек. Мать охала и удивлялась, а я ей подыгрывал, хотя давно уже разгадал эту тайну, как, впрочем, и другие, тщательно оберегаемые взрослыми тайны: рождения, любви и Деда Мороза. Наспех позавтракав, я убегал на веселую и беззаботную улицу, где мог вволю шуметь и проказничать. Элли и её старший брат Дин жили в Солнечном квартале, и чаще всего остальное время и мамины подарки я делил вместе с ними.
Элли фактически была хозяйкой дома: ее отец, работая в имперской агитке, почти все время проводил в разъездах и командировках. Ну, а мать после развода переехала жить в столицу. Элли так же, как и я, не любила город, а вкусы Дина, если не всегда, то в основном совпадали с мнением сестры. Двухэтажный дом, как и большинство особняков в этом богатом квартале, имел все необходимое: огромный холл на первом этаже (где мы с Дином-Потрошителем охотились на бизонов), зал для физических упражнений, бассейн ("Большое озеро" или - по настроению - "Великая зеленая река"), подвал-холодильник (откуда в случае неудачной охоты добывалась заказанная Элли еда), спальни, кабинеты, мастерские и телескоп на самом верху, где она рассказывала нам с Дином свои лучшие сказки о звездных путешествиях и загадочных странах, не забывая подкармливать нас из соломенной сумки, специально наполненной для дальней дороги. Несоразмерное сочетание ограниченности пространства и безграничности воображения воспитало во мне путешественника (в ограниченном пространстве) и фантазера.
Вечером, под рождество, я и Элли после купания в бассейне сидели нагишом в холле и болтали о любимых певцах и группах. У нее была отличная коллекция рентгеновских пластинок. Дин предпочитал музыке многосерийные кинобоевики, тем более, что Элли любила слушать музыку одна, иногда - со мной. Серебряные блики отраженной в бассейне луны падали на потолок и противоположную стену, сбегали цепочкой вниз, протягивали кончики пальцев-лучей к нам, на мгновение замирали и вновь возвращались обратно. "Элли, - между прочим сказал я. - Когда мы вырастем, я обязательно возьму тебя в жены". К тому времени мы были знакомы уже пять месяцев и я, как мне казалось, имел право сказать ей об этом. Перед уходом я протянул ей руку, но она, обняв меня, легко поцеловала и тут же ушла.
На следующий день я проводил Элли и Дина. Они уезжали из города на время зимних каникул. С тех пор я не видел Элли почти десять лет. По решению горсуда ее увезла к себе в столицу мать.
