На меня, должно быть, снизошло вдохновение. Я никогда еще не говорил так возвышенно и убежденно, так мелодично и громко! Я не подозревал в себе способностей так артистически модулировать свою речь, так играть ударениями и повторами. Собственно, я нес тарабарщину, полагая, что меня никто не понимает, кроме Ного, а Ного ничего не слышит. Мой расчет строится на магия незнакомого языка. При этом я пользуюсь некоторыми жестами и позами шамана Вру, а с помощью волевых импульсов стараюсь придать действиям гипнотический настрой.

Я настолько сосредоточился на своих действиях, что не мог даже краем глаза посмотреть на своих друзей. Потом они мне говорили, что испытали потрясение, шок, а Феликс признался, что по его спине ползали мурашки. Я, конечно, пошел на крайнюю степень риска. И оказался прав. Я перехватил у короля инициативу в принятии решений, буквально огорошив его неожиданностью своего поступка. В каком-то смысле мой поступок был неожиданным и для меня самого. Я пошел на импровизацию, руководствуясь тем, что туземцы, увидев Ного, пришли в возбуждение. Я подумал, что это не случайность, - у аборигенов есть какие-то, неизвестные мне, основания относиться к Ного с таким почтением. Для них в его облике воплощен бог леса. По-видимому, аборигены когда-то переселились к морю из внутренних районов материка, где каким-то образом соприкасались с представителями дикого племени плоскоголовых. Передаваемые из поколения в поколение легенды откорректировали историю древних событий, и в сознании потомков родился миф о лесном божестве...

Произнося свои заклинания, я не спускаю глаз с короля, буквально сверлю его взглядом и чувствую, всей кожей ощущаю трепет многочисленных толп на причале. Аборигены, несомненное попались на мою уловку, а владыка? Король смотрит на меня с невозмутимостью статуи. Если в начале моей речи он выглядел растерянным, то теперь он вернул себе самообладание и соображает, как вести себя в данной ситуации. Мой пронзительный, надеюсь, взгляд теперь его не смущает - владыка спокоен. Его взгляд как будто говорит - нет, братец, я вижу тебя насквозь... меня ты не проведешь... можешь дурачить кого угодно, только не меня...

Я чувствую, что мой запал истощается и пришла пора закругляться. На самой высокой ноте произношу имя Ного, поворачиваюсь к лодке, где лежит мой верный спутник, и преклоняю одно колено, молитвенно сложив на груди руки. Вокруг по-прежнему мертвая, богобоязненная тишина. Один король смотрит на меня мрачными глазами. Я отвечаю не менее мрачным взглядом, в котором королю следовало бы прочитать: ты бессилен навредить мне, ибо я слуга Икенду и разговариваю на языке богов. Твой народ знает, что в лодке лежит Бог Леса, и ты не посмеешь совершить святотатство.

Молчание на причале затянулось. В воздухе, в толпе, в лодках возникло тягостное напряжение. Наконец король поднял вверх руки и обратился ко мне с вопросом:

- Где ты научился, человек, прилетевший с другой звезды, языку наших предков? Каким образом тебе стало доступным то, что недоступно моему народу? Мазу внимает божественным звукам твоей речи и просит просветить наш разум словами, которые понятны сыновьям моря.

Вэл перевел мне вопрос короля-жреца и от себя добавил: - Грегор, что за околесицу ты нес? Что за язык? Владыка хоть и держит нос кверху, но явно озадачен.

- Об этом как-нибудь потом... Скажи ему, что я прилетел сюда вместе с вами. Четыре года назад меня увлек за собой Икенду, я охотился с ним в лесах. Икенду пожелал посмотреть на моих землян, моих товарищей, и мы пустились в путь по Большой Реке, в город сыновей моря, чтобы узнать, как они, его потомки, обращаются с людьми, прилетевшими с далекой звезды... Говори громче, чтобы все слышали.

Пока Вэл переводил, я следил за лицом короля-жреца. Его спокойствие было явно наигранным. Я заметил это по нервно шевелящимся пальцам рук, спрятанным под накидкой. Но должен признать - самообладание у владыки завидное. Он понимает, что я втянул его в странную игру, и он вынужден принять правила этой игры. Об этом знают двое - он и я. Теперь он попытается своими вопросами загнать меня в какой-нибудь угол.

Над толпой витают удивление и радость. Перевод Вэла сопровождается восторженными восклицаниями из толпы. В глазах владыки зажигается коварный огонек:

- Мой народ не понимает, почему Икенду болен! Кто осмелился нанести рану божественному телу Икенду? Почему ты не защитил его? Что теперь будет с Икенду?

Вэл переводит мне вопросы короля и не скрывает отчаяния. Он боится, как бы я не засыпался в своих ответах.

- Не беспокойся, - отвечаю Вэлу, - меня выручит Икенду. К старым легендам добавим новые. Переводи: когда мы спускались по Большой Реке, то богиня Большой Реки, дочь Белого Отца Гор, задумала утопить меня в водопаде. Может, ей удалось бы сделать это, но за меня вступился Икенду и вырвал из рук богини Падающей Воды. Она закричала и позвала на помощь своего отца. Тот метнул в Икенду молнию и скрылся. Вот как все было.

По мере того, как Вэл переводил мой рассказ, в толпе росло восхищение Икенду. Схватки между богами в легендах аборигенов обычные явления. Как правило, смертные в них не вмешиваются. То, что Икенду пострадал, не уменьшило его авторитета в глазах аборигенов, тем более, что Отец Гор метнул молнию и сразу же сбежал. Рана Икенду пустячная рана. Икенду долго спит, потому что устал, сражаясь с Богиней Падающей Воды. Он скоро проснется. Он будет рад увидеть сыновей моря и их прекрасный город, но пока он не проснется, его нельзя беспокоить. Сколько времени он будет спать? Сколько захочет.

Меня самого удивляет, как умело я импровизирую. Мои сочинения падают готовой легендой в умы местных жителей. Поэтому я не могу упрекнуть себя в обмане...

- А зачем Икенду нужно было вступиться за пришельца с далекой звезды? Почему Икенду помешал дочери Отца Гор завладеть пришельцем? спрашивал далее король.

- Я был гостем Великого Икенду. Икенду никому не позволит обижать его гостей. - Вэл переводит мои слова и добавляет по-нашенски: "Браво, Грегор!"

- Вэл, я еще не закончил. Переведи ему: Икенду вел себя так, как считал нужным. Покажи мне того смертного, кто может спросить у Бога, почему Бог поступает так, а не иначе? У Бога можно просить милости, но нельзя донимать Бога праздными вопросами - это святотатство. Сейчас Икенду желает отдохнуть в тишине и прохладе. Если он проснется от нашей болтовни, я думаю - он разгневается. А если у тебя, верховный жрец, есть еще вопросы, то задавай их Икенду, когда он проснется.

В толпе послышался гомон почтения, когда Вэл перевел мои слова. Вэл добавил для меня: "У жреца любимая пытка - подвешивать неугодных за ноги и разводить под головой огонь". Мазу, по-видимому, настроился на долгие словопрения и такого поворота не ждал. Ему не оставалось ничего иного, как церемонным движением развести руки и сказать:

- Божественный Икенду и его гость, вас ждут тишина и покой под крышей моего дворца! Мой недостойный паланкин к вашим услугам!

Толпа всколыхнулась в единодушном одобрении сказанного жрецом, который мог оставаться довольным: в глазах своих подданных он выглядел вполне достойно.

- Ну, Грегор! Ну, хитрец! Только не говори, что этому ты научился в стойбище первобытных! - ликовал Вэл. - Понимаешь, жрец никого не удостаивал такой чести, как восседание в его паланкине.

Изо всех сил стараюсь не напустить на свое лицо улыбку, - сыны моря могли бы заметить в ней насмешку.

- Дорогой Вэл, - говорю, - я четыре года изо дня в день боролся за свою жизнь. Некий Вру, волосатый коллега вашего жреца, хотел любой ценой обосновать свое право проломить мне голову каменным топориком и съесть на пиршестве лучшую часть моего бренного тела. У дикарей, в их менталитете, есть очень уязвимое место - они теряются, когда их озадачивают. Чем большую чушь я выдам, тем больше они озадачены. Этим надо пользоваться. Только и всего.

Среди белохламидников идет тихий спор - кто удостоится чести прикоснуться к Икенду. Наконец, четверым поручено извлечь бедного Икенду из лодки и уложить в паланкин. Четверо самых достойных нагибаются под тяжестью двухсоткилограммового тела и несут его по ступенькам. И тут происходит нечто такое, что вся толпа во главе с королем ахает и каменеет. Один из жрецов споткнулся, упал, а с ним и остальные трое - все растянулись на земле вместе с недвижимым Икенду. Не знаю, чем закончилась бы эта сцена, если бы лицо Божественного Икенду не расплылось в улыбке. Над толпой пронесся вздох облегчения. Все сочли это за добрый знак и кинулись поднимать божество. Так поклонники божества расценили рефлекторную гримасу боли на лице спящего Ного.