- Одиссей! Одиссей возвращается домой! - закричал я скалам. Они хмуро всматривались в океанскую даль, не обращая на нас внимания. А ведь могли бы и удивиться - впервые слышат голос землянина. Что им землянин, если они вслушиваются в голос вечности!

- Ты возвращаешься домой, Одиссей! В свою Итаку! - орал я, как сумасшедший. Может, это и глупо, но я орал. Внутренним чутьем я знал, что мытарствам приходит конец. Одиссей, который жил за много тысяч лет до меня, наверно, испытывал такие же чувства. И море, и скалы, и пена прибоя - разве он видел их иначе? И намучился, наверно, не меньше моего. Не помню уже, куда именно он должен был вернуться - в Итаку или другой древний город, - кто может всю жизнь помнить школьные задания! - но он возвращался после долгих скитаний, и его ждала верная жена, и ее одолевали женихи, а меня никто не ждет. Могла бы ждать Лена... Но если бы Лена не погибла, то я не улетел бы в это сомнительное путешествие сроком в три десятка лет. Какая жена согласилась бы проводить молодого человека, а встретить старика!

Несильный ветер задувает с моря, на волнах появляются белые гребешки. Мне все труднее удерживать парус под нужным углом, и руки болят, и спину разламывает невыносимо. Поглядываю на небо. Оно, к счастью, чистое. Наш "катамаран" не создан для морских бурь. Буря, даже не буря, а волнение в пять баллов, будет для нас роковым. Я-то смогу выбраться, а Ного?

Пока перед глазами проходят крутые скалистые берега, я думаю, сколько страданий, физических и психических, может вынести обыкновенный среднестатистический человек? Меня беспокоит мой личный порог выносливости. Я испытал гибернацию, когда жизнь в моем теле тлела слабеньким угольком. Уже четыре года подряд меня преследуют тяготы скитаний по дикому миру с его повседневными опасностями, голодом, жаждой. Я висел на волоске от смерти на Большой Реке, угостившей меня двенадцатиметровым водопадом. Осталось перенести шторм на море, которого, надеюсь, судьба не допустит. К таким испытаниям, попросту говоря, мы не готовы.

Пролив открылся перед нами неожиданно. В белой полосе прибоя появился разрыв. Сначала я подумал, что берег делает здесь крутой поворот или в море выдвинулся скалистый мыс. Поравнявшись с носом выпирающей в море скалы, я обнаружил, что за нею открылись широкие, метров на пятьдесят, ворота, за которыми, на расстоянии двухсот-трехсот метров угадывалось широкое водное пространство залива. Вдали просматривался небольшой участок берега с отдельными высокими деревьями. Неужели?! - ударила в голову волна радостной надежды. Я резко развернул парус и чуть не перевернул лодку. Пока я пребывал в счастливой растерянности, она могла проскочить поворот. С обеих сторон над нами нависали гранитные скалы, метров через тридцать пролив расширился, волны притихли. Ветер остался за воротами. Господи, думаю, здесь или не здесь?! Работаю веслами. Еще какая-то сотня метров - и все выяснится. Не знаю, переживу ли я разочарование...

Дальний, внутренний берег залива открывался глазам по мере того, как мы подплывали к концу горловины. Может, показалось, а может, и в самом деле вдали, среди деревьев, я вижу какое-то сооружение? Лихорадочно работаю веслами. Еще немного, господи, и все встанет на свои места. Не буду оглядываться до тех пор, пока не поравняюсь с концом пролива...

Бросаю весла и поворачиваюсь. У дальнего берега на тихом зеркале воды возвышается знакомый конический силуэт. Сердце вдруг захлебывается в толчках, я начинаю рыдать, не стесняясь никого и ничего. Так проходит, может, пять минут. Возможно, десять. Я сижу в лодке, вытираю ладонями слезы и смотрю. Слезы заливают глаза, грудь сотрясается в рыданиях, и я не могу г: сдвинуться с места.

Потом в груди что-то расслабляется, и я, продолжая лить слезы, направляю лодку к "Викингу". Металлический корпус сверкает точно так же, как в тот день, когда мы в последний раз видели его с Амаром...

Окончательно прихожу в себя, когда вижу, как рядом с лодкой в воду с характерным шумом вонзается стрела. Справа из-за скалы выглядывают двое. Это похоже на иллюстрацию к историческому роману. На головах шлемы, грудь и плечи в латах. Один из дозорных встал на верхушке скалы, и я обратил внимание на сапоги, а также на щит.

Я приветливо машу рукой, хочу, чтобы они поняли: я свой, не надо в меня стрелять. Одновременно усиленно работаю веслами, чтобы отойти от берега подальше, за пределы досягаемости их стрел. Не хватает, чтобы подстрелили у самого порога дома, которым для меня является "Викинг". Несколько стрел падают в воду с недолетом. Я опять нажимаю на весла быстрее к "Викингу"!

Один из дозорных трубит в сигнальный рожок. Трубный звук стелется над водой залива. И тогда я обращаю внимание на то, что противоположный берег заселен. Между невысокими строениями ходят люди. У низких причалов стоят лодки. Идиоты, зачем они трубят? Была бы армада лодок, тогда понятно. А так... одна-единственная, жалкая посудинка с двумя еле живыми гребцами.

До "Викинга" метров двести. Часовые все еще трубят. И мне больше незачем экономить силы - рву веслами воду залива. Отставив весло, срываю парус, он только мешает, и снова погружаю весла в воду. Обращаю внимание на то, что "Викинг" заякорен довольно далеко от берега, примерно на середине залива. Мое сердце готово вырваться из груди и мчаться к "Викингу" - оно не в состоянии вынести медленную скорость лодки.

Там, на берегу, засуетились. Человеческие фигурки бегут к лодкам. На небольшом расстоянии от берега стоят ряды одноэтажных домиков, окрашенных в белый и желтый цвет. Очевидно, услыша сигнал тревоги, туземцы бегут к берегу, к причалам. Я быстро сокращаю расстояние между мною и "Викингом". Нос лодки ударяется в бревно. Э-э, "Викинг", оказывается, огражден! Связанные между собой бревна окружают корабль. Туземцы на нескольких лодках, дружно взмахивая длинными веслами, направляются ко мне. Веслом утапливаю бревно перед носом лодки и прихожу за ограждение. Вот, наконец, перила командирского мостика. Хватаюсь обеими руками. Прикосновение к металлу родного корабля сжимает мне горло спазмом. Господи, а вдруг это сон! С мостика свисает к воде веревочная лестница, торопливо ступаю по ее перекладинам. Лодки туземцев приблизились к ограждению и остановились. Мой взгляд падает на Ного, и я тоже останавливаюсь, чтобы защитить его, если туземцам вздумается напасть на моего спутника. Но лодки туземцев дальше ограждения не проходят. Они подняли дикий воп?ж и размахивают копьями. Понимаю, что на "Викинг" наложено табу. Вот и хорошо. Но почему никто не показывается в двери? Что это значит?

Спускаюсь обратно и привязываю лодку к лестнице. В это время слышу полузабытый стук открывающегося люка. Туземцы умолкают. Я поднимаю голову и вижу на мостике Андрея!

Он смотрит на меня страшно удивленными глазами, видно, считает меня призраком:

- Андрей, не узнаешь?!

Потом, когда этот великий день перешел в область воспоминаний, возвращение представлялось мне смертельной гонкой; я дотягиваюсь до финишной черты, и меня подхватывают руки такого родного, такого земного человека...

Еще помню, как подумал: все, я дома, больше ничего не надо, я среди своих, и что бы дальше ни случилось, мы снова вместе, мы снова одна команда.

- Андрей, я чувствую, что могу выключиться, с трудом стою на ногах. Хочу уснуть и спать двое суток... Там, в моей лодке, туземец. Зовут Ного. У него тяжелые, запущенные раны. Во что бы то ни стало его надо спасти. Пусть наши медики займутся... Почему ты здесь один? Где остальные?

- Ни о чем не беспокойся! Все наши в городе, я связался с ними. Скоро будут здесь...

- Андрей, надо спасти туземца! Любой ценой!..

- Все будет сделано, дружище! Выглядишь ты, конечно, не ахти... Усаживайся в это кресло. Тебя надо привести в порядок...

Что там еще говорил Андрей, не знаю. Нервная разрядка обрушилась на меня, как горный обвал, и погребла под толщей сна. Что происходило дальше, пока я спал, передаю со слов моих друзей. В хронологическом порядке.