От носовой части корабля, где смонтирована система жизнеобеспечения, я был отрезан анфиладой разрушенных отсеков. В них господствует смертельный космический холод, а главное - космический вакуум. Я не смогу без скафандра пройти в носовую часть корабля. Скафандры, сложенные в гардеробе у первого входного люка, также были вне моей досягаемости. Что же делать? На ощупь добрался до люка и вошел в соседний отсек. Стало труднее дышать. А что, если воздух на исходе? Разделю участь Лены и остальных членов экипажа? Велика ли разница - погибнуть от удушья или от внезапной разгерметизации! Лена погибла. Экипаж погиб. На чудо я не надеялся. Временами меня охватывало такое отчаяние, что хоть вой. Тишина в мертвом корабле, или почти мертвом, утвердилась космическая, и я перестал прислушиваться к чему-либо. Наверное, потому я не сразу обратил внимание на тихий стон, доносившийся по переговорному устройству. Я громко позвал, прислушался - ответа не последовало. Кричу в аппарат во весь голос, а в ответ лишь негромкий стон, бессильный превратиться в нормальную речь. Кто-то ждет помощи. Может, Лена? Мысли лихорадочно роились в голове в поисках выхода.
...Это было мое первое космическое путешествие. Теперь я знал, что и последнее. Мое положение осложнялось тем, что я, как и Лена, не был членом космического экипажа. Мы - геологи, сотрудники Центрального Горного Музея. Наше участие в нынешней экспедиции было продиктовано недостаточностью результатов предыдущих исследований. В программу нашей подготовки не входило изучение всех систем "Электры", нашего огромного космического дома, в лабиринтах, в бесчисленных переходах которого я так беспомощно мечусь. Вход в отсеки, в лаборатории, в навигационные помещения, в жилые каюты открывался с продольных переходов. По переходам, узким и состоящим из одних углов, нелегко было передвигаться даже при ярком освещении. Что же говорить о непроницаемом мраке, затопившем внутренность корабля из-за аварии!
В момент аварии я находился в одной из лабораторных комнат - они же и склады. Под лабораторными отсеками располагался энергетический. Мне, естественно, туда не нужно. Во что бы то ни стало, я должен выбраться в носовой отсек. Лена, вероятнее всего, находится там. Я отчаянно верю, что слышал ее стон. Во что бы то ни стало я должен быть рядом с нею. Вот если бы хоть немножечко света. А так... я ориентируюсь в переходах корабля хуже некуда. Вообще о космических кораблях я знаю столько же, сколько знает средний читатель научно-популярных журналов. Согласитесь, в моем положении этого крайне недостаточно. Я продвигался, с трудом нащупывая дорогу, открывая люки один за другим. И ничто не указывало, что я иду правильно. Невесомость сделала бессмысленными понятия "верх" и "низ". Я мог в какой-то мере полагаться на неуверенные "налево" или "направо". Не знаю, сколько прошло времени, но я решил связаться с "мозгом". Попросил сообщить, двери каких кают, люки каких отсеков заблокированы по аварийным соображениям? Точные и в то же время многословные ответы "мозга" помогли мне. Многословие раздражало - каждый раз ответы и сообщения "мозга" начинались бессмысленным "Внимание!.." И вся информация повторялась дважды.
Мне удалось добраться до двух верхних отсеков. "Верхние" в условиях невесомости - понятие относительное. Это те, что находятся в носовой части ракеты. Я столько открыл люков и дверей, столько выслушал автоматических разъяснений "мозга", что окончательно запутался. Прежде, чем открыть дверь новой каюты, мне следовало плотно закрыть дверь предыдущей. В полном мраке я ошибался и открывал только что закрытую дверь, и тогда шел в обратную сторону, пока не обнаруживалась ошибка. Господи, сколько же этих кают на корабле!
Наконец, в одной из открытых дверей я увидел слабый проблеск света. Так светятся люминесцентные индикаторы скафандров. Скафандр! Когда я потерял уже надежду на какой-то исход, передо мной возник скафандр, и я почувствовал себя полководцем, выигравшим рискованную битву. Я втискивался в это сложнейшее изделие с такой поспешностью, с такой нервозностью орудовал ключами, дергал "молнии" и нажимал на защелки, что в какой-то миг засомневался: вдруг что-нибудь сделано не так! Заключительные операции влезания в скафандр я проделал осторожнее и успокоился только тогда, когда на затылке защелкнулся замок шлема и одновременно загорелась лампочка. Ее лучи бросили резкие тени на стены кабины.
Теперь я знаю, куда идти. Я вижу, куда иду. Заминка вышла, когда я открыл шлюз в проход перед последним отсеком. Я не обратил внимания на тончайший слой инея, осевшего на металлических деталях шлюза. А это означало, что за люком царит космический холод и коридор разгерметизирован. Как только я надавил на люк и он резко, пожалуй, даже слишком резко подался наружу, какая-то сила вырвала меня из каюты, в которой я одел скафандр, и швырнула меня в хаос разрушенного перехода. Вокруг меня взвихрились куски защитного пенопласта, оборванные кабели оплели меня, как щупальца осьминога. Мое хваленое самообладание в этой неимоверной мешанине испарилось в единый миг. К счастью, длилось это недолго. Психологически я был готов к любым неожиданностям. Время для их преодоления сокращалось. Сейчас любой открываемый мною люк может преподнести какой-нибудь сюрприз. Я осторожно переберусь через разрушенный проход к носовой части "Электры" и... кто знает, какое зрелище откроется мне за первой же дверью. Хорошо, если это будет рваная обшивка, покромсанная изоляция, перепутанные кабели и провода. А если вздувшиеся тела моих погибших товарищей?
Судьба избавила меня от такого зрелища. Я с большим трудом перебрался через разрушенный коридор и, когда открыл первую дверь, плотная струя сжатого воздуха каюты ударила меня в грудь. Я быстро, насколько позволял неуклюжий скафандр, вошел в каюту и закрыл за собой люк. Каюты здесь уцелели. Вакуум автоматически устранялся нагнетателями воздуха. И где-то здесь должна быть Лена. В последние часы я не слышал стонов, но до боли в сердце надеюсь, что она жива. Если только удар метеорита не застал ее в разрушенном проходе - она ведь торопилась ко мне!
Я не представлял себе, что в скафандре так трудно передвигаться и работать. Минуты ползут, растягиваясь до нетерпения. То, что я делаю, напоминает замедленную киносъемку. Сначала поворачиваюсь лицом к двери, тщательно закрываю ее, верчу маховик герметизации, выравниваю давление воздушной смеси, регулирую скорость подачи кислорода...
Теперь я понимаю, почему снова и снова вызываю в памяти разорванные картины пережитого. Они ведь не имеют прямого отношения к конечной цели. А все дело именно в конце. Я благополучно завершаю путешествие, то самое путешествие, о котором позднее на Земле все газеты будут вещать аршинными заголовками: "Трагедия "Электры", "Подвиг Грегора Мана в космосе", "Битва одинокого человека с Вселенной"... Уже тогда я ненавидел все это, словно предчувствовал, что популярность, которой нет никакого дела до моей душевной боли, определит новый поворот в моей судьбе.
Позднее из записей в "мозге" выяснилось, что с момента катастрофы и до того, как я заполнил каюту воздухом, прошло 78 часов. Столько времени я блуждал в темных лабиринтах корабля, разыскивая Лену с таким острым нервным напряжением, в таких немыслимых условиях, которые, думаю, не всякий астронавт перенес бы.
Пережитое мной едва ли можно считать подвигом, ибо я просто боролся за свою жизнь. Иногда активно, чаще пассивно. Всего этого ни я, ни наша медицина не смогли объяснить. Так что я, человек скромный, стал знаменитым, когда меньше всего на это рассчитывал.
Надо было побыстрее обследовать сохранившиеся каюты, и я, чтобы обрести нормальную подвижность, вылез из неуклюжего скафандра. Выкрикивая имя Лены, я вошел в навигаторскую кабину. В двух лежащих без движения астронавтах я узнал Игоря и Феликса. Потом они стали моими близкими товарищами. Я привел их в чувство, мы быстро обследовали оставшиеся каюты. Лену не нашли. Искать ее в разрушенной части корабля не имело никакого смысла. Она осталась живой в моей памяти. Навсегда.
