Я об этом знал более подробно, но не хотел вступать в разговор. А насчет политработника она была права. Действительно, обидели офицера зря. Но, видимо, тайные доносы и клевета в пятидесятые годы еще не потеряли своей силы, особенно легко было расправиться с людьми на секретной службе.
Кандидатские экзамены в Военной академии тыла и снабжения, носившей тогда имя В.М.Молотова, я сдал за три дня и почти целый месяц был дома. Желания увезти семью опять на полигон у меня не возникало, да и жене не хотелось ехать туда второй раз. Какое-то необъяснимое чувство подсказывало мне, что не так долго я буду служить там. Да и то, о чем говорила жена особиста, породило во мне чувство сомнения: зачем рисковать детьми?
Нужно отдать должное полигонному руководству: для сдачи кандидатских экзаменов мне предоставлялось два раза в год по месяцу. Но вот когда я возвратился на службу из первого отпуска, начальник отдела "обрадовал" меня и такой своей заботой:
- Понимаешь ли, тебе нужно без помех готовиться к последнему экзамену, и я рекомендовал тебя на зиму начальником Опытного поля... Заменишь временно полковника Врублевского.
Если в городе зимой тоскливо, то жизнь на пункте "Ша" равносильно ссылке. "Степь да степь кругом..." Летом там многолюдно, а в зимние и ранние весенние месяцы жильцов мало. В основном охрана, снятая со всего периметра Опытного поля, автомобильная рота с десятком грузовых машин, повара, солдаты-вахтеры, поддерживавшие в тепле и чистоте восстановленный двухэтажный кирпичный дом и большой тесовый барак, построенный сразу же после взрыва водородной бомбы, да и "финский" домик для начальства.
В домике, пользуясь властью, разместился я. Солдату-истопнику приказал приносить дров побольше с вечера и печку топил сам. Нравилось сидеть вечером у огонька и читать.
Военные водители жили в удалении от "Ша" в бревенчатой казарме, углубленной наполовину в землю. Машины стояли под открытым небом.
Задача моя как хозяина Опытного поля не сложная: следить за тем, чтобы солдаты роты охраны регулярно выезжали на свои "точки", выделять автотранспорт прибывшим на "Ша" офицерам для поездки на поле, каждый вечер докладывать заместителю начальника полигона об обстановке. Словом, в гарнизоне должен быть начальник, и казалось мне, что меня послали сюда потому, что я отправил семью в Москву. Впрочем, какая разница, где жить одинокому офицеру...
На поле я выезжал только тогда, когда там кто-либо работал. Но это было редко. В одно и то же время, в 18.00, я звонил полковнику Гурееву, иногда на квартиру, и докладывал, что все в порядке, никаких происшествий не случилось.
И все же однажды случилось. Угорели, как мне сообщили, несколько солдат. Я пригласил фельдшера, постоянно находившегося на "Ша", приказал ему немедленно оказать помощь пострадавшим и уточнить, как это могло произойти. Через несколько минут он возвратился и принес "диагноз": бутылки из-под водки. Где взяли?
- Съездили на машине в село Майское и привезли... - удивил меня молодой фельдшер. - А теперь дрыхнут.
- Сколько до Майского, если ехать напрямую? Около ста?
- А что любителю выпить расстояние, была бы водка... Не первый случай.
Вечером я пригласил командира автороты, старшину и командиров взводов. Обрушил на них свой гнев.
- Поговорите, пожалуйста, с солдатами, - попросил ротный. - Мы уже исчерпали все свои возможности...
В шоферской землянке-казарме картина удручающая: не стиранные простыни и наволочки нельзя назвать даже серыми, водители машин спят в грязных полушубках, в валенках, пол из неструганых досок грязный, всюду окурки... Ни командир, ни замполит автобата ни разу не были в роте.
- Ребята, - начал я, - элементарная чистота, тем более вблизи Опытного поля, нужна для вашего здоровья. Жить надоело или хотите лишиться способности производить потомство?
Почувствовал, что мои слова доходят.
- Самовольный выезд из режимной части карается трибуналом. Если подобное повторится, то кто-то из вас поедет не домой, а совсем в другое место...
В тот день рассказал солдатам про фронт и, по их просьбе, о НАТО.
Через два дня я пришел в роту и не мог не заметить перемен. Пол чист, простыни и наволочки заменены, койки заправлены и выровнены, поставлена еще одна "буржуйка", в казарме тепло. И командиры повеселели. Случаев самовольных выездов из гарнизона больше не было. Что-то наивное, мальчишеское было в тех солдатах, и если я встречал потом кого-то из них, то чаще всего слышал неуставное: "Здравствуйте!"
Свободного времени на "Ша" у меня оставалось много. С утра, обойдя свои немногочисленное объекты и приняв рапорты командиров подразделений и дежурных, я давал кое-какие указания, если в этом была необходимость, после чего садился за письменный стол. Читал военную литературу, которой было мало
для подготовки к очередному кандидатскому экзамену, увлекался романами и повестями. Забегая вперед, скажу, что закончить написание диссертации в дальнейшем так и не смог. Да и желание как-то постепенно пропало. Думал, что с ученой степенью меня заставят перейти на преподавательскую работу, чего совсем не хотелось.
Как-то приехал на "Ша" военный ветеринар А. А. Мальков и заночевал в моем финском домике. Вспоминал, как здесь в 1949 году сосредоточили сорок верблюдов, много баранов и крупных поросят. Но начальство почему-то не разрешило выставлять их на Опытное поле. Животных держали на привязи, но, испугавшись атомного взрыва, они сорвались и разбежались по полю.
Жаловался Алексей Александрович, что его работа не только опасная, но и физически тяжелая. Спустит в глубокое подопытное метро баранов и собак, а после взрыва, когда у входа более десяти рентген, выносит на руках животных по лестнице и помещает в грузовик...
Однажды, выехав на Опытное поле, я встретил волка. Зверь выскочил из обвалившегося хранилища, чуть не сбив меня с ног. Плешивый, худой, но удирал быстро. Наверное, волк здорово подзаразился, шныряя по хранилищам, где могли быть какие-то остатки продовольствия и куда ветер загонял радиоактивную пыль со всего поля. Бури в районе полигона случались такие, что автомашины валились на бок, а молодые деревья хлестали макушками землю.
