Промокшие, усталые, еле-еле выбираемся из болота. Показалась околица деревни.

- Вот бы заглянуть туда для обогрева, - перешептываемся между собой, всматриваемся в сторону деревни. С опаской останавливаемся у изгороди, прислушиваемся к каждому шороху, скрипу дверей. Как испытанного воина, посылаем туда всегда бодрого повара Мишу. Сами выжимаем влагу из подолов шинелей, выливаем воду из сапог.

Из-за крайнего дома Миша подает сигналы руками. Немедля сворачиваем прачечные занятия и спешим на зов. Настороженно входим в избу. Молодуха с грудным ребенком, девушки, двое бородатых стариков: один сидит в углу на полу у двери, другой - рядом на высоком пороге, - затягиваются козьей ножкой.

- Входи, входи, не стесняйся. Мы люди свои, - слышим певучий стариковский голос. Старик привстал с порога, пропуская нас.

В избе нас обдает теплом натопленной русской печи. Пахнет свежеиспеченным ржаным хлебом, душистой махоркой. В углу над столом, перед маленьким темным прокопченным иконостасом, на котором изображены Николай Чудотворец и Богородица с младенцем, робко мигает лампадка.

Оставляя на половицах мокрые следы, мы проходим к столу.

- Как это вас угораздило так вымокнуть, хлопцы? - спрашивает старик, сидящий в углу, увидев воду, сочившуюся из наших сапог.

- Видите ли, папаша, уж очень темно, сбились с дороги, отстали от своих да еще бродили тут по вашему болоту. Едва выбрались. А как увидели деревню, так и потянуло сюда, - смущенно отвечаем ему, скрывая правду. - Да, кстати, надо помочь и раненым, - показываем на перевязанных.

- Оно понятно, - хмуро промолвил старик, потирая бороду пожелтевшими от махорки пальцами. - Болото наше большое. Из-за него мы делаем лишний крюк верст десяток. А напрямик через него у нас никто не ходит. Это уж вы смельчаки. Да никак я вижу и девойку с вами? - удивляется старик, заметив Таню, отряхивающую мокрые русые волосы.

- От страха-то где хошь и с кем хошь побежишь и в огонь полезешь, пробурчала старуха с печи. - Передвигая со звоном жестяную посуду, раздвинула ситцевую занавеску. Прищурясь, она старается разглядеть нас, дескать, что тут за вояки ввалились?..

- Что понимаешь, страх? - прохрипел басом из угла другой старик с обвитой вокруг лица темной густой бородой. - Знаешь, как мы лупили немцев в осьмнадцатом! Да всех их там, интервентов и баронов! Кое-кто из них и сейчас помнит. И сегодня можно лупить. Надо драть их как Сидорову козу! Чтобы знали, как влезать в чужой дом. Наработай сам, а на чужое не пяль волчьи бельмы, от этого они полопаются. - И он, встревоженный нахлынувшим из прошлого, жадно затянулся цигаркой. - В общем, ладно. Вы располагайтесь, ребятки, чего зря брехать. Может, кто курить хочет! - И бородатый дед, поднявшись из угла, протянул кисет. У нас был табак да промок и сырым комком лежал в карманах шинелей. И мы воспользовались предложением. Девушки, видя недомогание Тани, страдания раненых, оказывали посильную помощь в перевязке.

Кряхтя, с печки слезла старуха. Одернув помятую широкую юбку, подтянула концы черного в горошек платка на голове и ушла за перегородку. Вскоре она вернулась с харчами. Принесла на стол крынку молока, подала хлеб, расставила чашки. За это время хозяин дома поправил малость мою полевую сумку и пришил другой ремень.

Оставшиеся в деревне Огульцово жители были заняты хозяйством. Вечерами собирались у кого-нибудь в избах.

- Вместе все веселее, - рассказывает хозяин. - Девчата вспоминают своих парней, бабы толкуют о всяких фашистских страшилищах, а мы слушаем тех и других и успокаиваем себя вот этим доморощенным самосадом. Наша деревня, слава богу, справно жила. Государству помогали и сами в накладе не оставались. А сегодня оставили для себя столько, сколько требуется, и то припрятали. Остальное все переправили, и скот угнали туда, к Москве.

- Придет немец, получит от нас кукиш, - продолжил разговор сосед кузнец Федор Егорович. - Да у нас и еще люди есть. В партизаны ушли. Им ведь тоже надо помочь.

Переобулись, обсушились. Еда, тепло, небольшой отдых придали нам свежие силы. Поблагодарили за гостеприимство и вышли на улицу. Нам желали скорее найти свою часть.

Утро было сырое. Небо затянуто. Порывистый ветер сдувал с деревьев последние желтые листья. С трудом продвигаемся по раскисшей дороге. Особенно тяжело раненым. Преодолевая тяжесть пути, морщась от боли, они стараются не отставать. Минуя поле, по обрыву поднимаемся в рощу старых толстых тополей. Дума у всех одна: где же сейчас батальон?

В соседние деревни ворвались фашистские автоматчики. Могут нагрянуть они и в Огульцово, - передали девушки из деревни Тане.

Надо что-то предпринять. И... тут из-за пригорка сквозь кусты выскочила вездесущая полуторка. Она, как бы ехидно улыбаясь, вывернула на малюсенькую лысинку, охраняемую тополями, и остановилась возле нас. Из кабины стремглав выпрыгнул шофер Комков. Не было предела нашей радости встрече. Комков рассказал нам, что во время перестрелки он умудрился прицепить тросом свой грузовик к машине, увозившей раненых и комиссара. Так он выбрался из-под обстрела. В пути трос лопнул, полуторка осталась на дороге одна. Собрав все силы, Комков сменил продырявленный баллон и стал пробираться на авось. Так он настиг нашу группу. Настроение у нас поднялось. Осмотрели машину. Проверили наличие боеприпасов. Гранаты-лимонки, ящик патронов, укрытый плащ-палаткой. Это уже кое-что. Можно двигаться дальше. Таня села в кабину, остальные - в кузов. Проезжаем вдоль оврага селения Александрово, Верткая, Песочная, Колодези. Приближаемся к большаку.

Наперерез нам медленно идет самолет. Наша машина набирает скорость, насколько позволяет изуродованная колеями и ямами дорога. Редкий перелесок. С большими потугами полуторка преодолевает дорожное месиво, развороченные выбоины. Дорога сворачивает в сторону и выводит на край леса. С правой стороны обрыв. Что там внизу - не видно. Поднимаемся дальше. Показались силуэты людей в касках. Мы насторожились. Машину остановили. С Цараповым и Мишей скрытно пробираемся сквозь заросли, напрягаем зрение. Никого и ничего. Тихо возвращаемся к машине, едем в глубь леса.

Долго ждать не пришлось. По машине ударила автоматная очередь. Вновь останавливаем машину. Быстро спрыгиваем и залегаем возле нее. Автоматчики цепью медленно двигаются в нашу сторону. Подпускаем их ближе. Еще мгновение, подаю команду:

- А ну, по гадам!..

Выскакиваем из-за машины и забрасываем автоматчиков гранатами. Звуки разрывов эхом разносятся по лесу. Клубы дыма встают стеной. Всматриваемся сквозь завесу. Цепь врага разорвана. Однако кое-кто из автоматчиков пытается стрелять. Угомонили и их. Пули врага задели и наших. Раненный в ногу, Горностаев, не вылезая из кузова, прицельно бьет из винтовки, но получает ранение в грудь. Полежав немного, он поднимается с усилием и швыряет гранату в ползущих справа недобитых фашистов. Очередная вспышка огня, резкий гул разрыва прокатывается по лесу. С броском гранаты боец Горностаев падает замертво на дно кузова.

Дым... Невдалеке от машины валяются фашисты. Один какой-то очумелый попробовал ползти, но тут же уткнулся в грязь.

Тело связиста Горностаева похоронили на месте, где стояла полуторка. Маленький холмик обложили вокруг молодыми побегами хвои, как знак памяти о погибшем воине-ополченце. Что было у него в карманах - письма, записная книжка, - забрал с собой.

Пересекаем большак. Повалил мокрый снег. В лесу поутихло. Выхлопы машины. Вспаханная войной глина дороги. Машину приходится толкать. Немного в стороне, накренившись набок, одиноко стоит завязший в грязи трактор-тягач. Тут же валяется ржавая железная бочка. Осмотрев ее, обнаруживаем в ней лигроин.

- Вот, кстати, - обрадовался Комков.

- От голодухи рады и солодухе, - острит Миша, помогая шоферу наполнить бак.

- Теперь порядок! С автоматчиками разделались, горючего достали, только желудок нечем заполнить, хотя и повар при нас, - говорит Комков, запуская еще не остывший мотор. Полуторка, чихая, со стоном трогается с места. Мы ежимся от холода. Пилотки натягиваем на уши, лишь бы как-то укрыться от ветра и мокрого снега. Стучим ногами, засовываем руки в рукава, боремся с ознобом.