Нога болела все сильнее. При малейшем движении штанина скребла по ожогу, вызывая очередной приступ боли, и что еще хуже - начала кружиться голова. Неужели ожог такой большой? Да нет, просто слишком долго они уже на ногах… слишком долго.
Маркус стиснул зубы и выпрямился.
Хотите, чтобы мы играли роль? Мы ее сыграем.
Но не ту, которой вы от нас добиваетесь.
Сзади раздались шаги, едва слышно. Голос дектора сказал над ухом.
— Ней, ты как? Заменить тебя?
— Нет, - ответил Маркус сквозь зубы, - я постою.
— Сильно зацепило ногу?
— Нет.
Дектор зашагал дальше. Маркус взглянул вперед, где в перекрестье световых потоков, бушевала людская стихия. Лучи прожекторов сбоку, сверху - с вертолетов, изредка просверкивающие молнии… а дождя так и нет. Они что, тучи самолетами разгоняют? Конечно, дождь испортил бы съемки.
Маркус дошел уже до какого-то последнего градуса усталости. Как в тяжелом марш-броске. Он перестал воспринимать внешние раздражители. В них продолжали все еще что-то швырять. Рейм над ухом говорил, что хорошо бы сейчас в самом деле отдали наконец приказ… убивать сволочей, теперь только убивать. Толпа что-то орала. Маркусу уже не хотелось убивать, вообще ничего не хотелось. Злость давно прошла. Ушли все мысли, воспоминания, чувства. Он начал ощущать ночную прохладу. Боль в ноге была досадной, но пожалуй даже как-то приводила в чувство. Он поднял глаза, и увидел между тучами вверху просвет. Собственно, небо было черным, и просвет заметен лишь потому, что там, в узком треугольнике сияла какая-то незнакомая звезда.
Маркус поймал себя на том, что улыбается.
Господи, сказал он с чувством, спасибо Тебе, что Ты есть. Что Ты создал этот мир. Господи, слава Тебе!
Прости меня, Господи, за то, что я был таким дураком.
Прости меня за то, что я так мало верил в Тебя.
Я так рад, что Ты есть! И даже за то, что мы тут стояли сегодня весь день и терпели все это - спасибо Тебе, потому что иначе, может, я никогда бы и не понял, до какой степени Ты все-таки ЕСТЬ!
В этот момент что-то шевельнулось там, впереди. Маркус перевел было глаза на людскую массу, и с удивлением почувствовал, как что-то черное и острое втыкается сбоку между шеей и челюстью, у основания шлема, и как жгуче и неумолимо рвет живую плоть, прорываясь к самой сердцевине мозга…
В следующий миг его земное сознание погасло.
…Несколько лет спустя некий журналист, не то родственник, не то знакомый кого-то из погибших в ту ночь легионеров, попытается начать расследование. То ли 20 человек погибло, то ли 70. Кто стрелял, откуда - из толпы, с вертолетов, или (как он сильнее всего подозревал) из окон зданий вокруг площади. Зачем стреляли - вероятнее всего, чтобы все-таки спровоцировать легионеров, заставить их перейти в наступление, чтобы "восставший народ" под бело-желтыми знаменами получил моральное оправдание. Но это требует расследования и доказательства. Журналист соберет множество показаний, среди них очень интересные. И в самом разгаре работы будет случайно убит гопотой в подъезде собственного дома - гопоты к тому времени в Эдоли появится великое множество, Эдоли даже начнут называть в прессе "великой криминальной Империей". Все собранные материалы, как водится, бесследно исчезнут…
— Стоять смирно! - крикнул дектор Рид, коротко, зло, уже без мегафона - но его услышали. Он назвал две фамилии, и двое курсантов подхватили тело Маркуса Нея и отнесли его в тыл, к стене, туда, где стояли машины. Когда они вернулись в строй, наконец-то хлынул дождь.
У ребят тряслись руки. Кто-то, кажется, плакал, но из-за дождя этого не было видно. Каждый теперь чувствовал себя мишенью - но уйти было нельзя, невозможно. Впрочем, и стоять им оставалось недолго. Ливень обрушился стеной, разделяя сторонников империи и демократии, остужая разгоряченных холодным душем, тщательно смывая с брусчатки следы крови, в том месте, где только что стоял курсант Маркус Ней.
Спектакль заканчивался. Прошло еще два трислава, ливень постепенно стихал.
В город с трех сторон, по основным магистралям входили танки.
Крис выпила немного успокоительного. Открыла банку варенья и съела все же с вареньем кусок хлеба.
У нее начало болеть сердце. Ничего особенного, обычная кардиалгия. Как говорят, на нервной почве. Сердце колотилось почему-то, и в голове стучало имя, одно только имя "Маркус". Она стала думать о Маркусе. Решение мальчика пойти служить в Легион было неожиданным. В общем-то, она уже понимала, что Маркус будет делать военную карьеру. Может быть, поступит в школу разведки, как Йэн. Крис так до конца и не поняла мотивов сына - почему именно Легион? Охрана порядка… рутина, в общем-то. Понятно, если бы он хотел служить в ДИСе, как Йэн… хотя служба в ДИСе часто и начинается с легионерской.
Она вдруг вспомнила, что Маркус в детстве был очень хорошенький, и его принимали за девочку. Говорили - ваша младшенькая дочка. Он был очень кудрявый, шапка пышных волос, большие серые глаза, длинные загнутые ресницы. Потом эти кудри распрямились, сейчас у него мягкие слегка волнистые волосы. Впрочем, это когда отрастают - обычно он стрижется очень коротко. Маркус был всегда очень ласковым. Эмоциональным. Не похож на Элис совершенно. И злился легко, за что страдал - пока не познакомился с Йэном. Как он любил Йэна…
Снова передавали площадь. Крис включила звук видеона.
Но это запись. Еще день, яркое солнце, жара. Или, может быть, вечер. Словом, еще светло. Фигура, лежащая ничком на мостовой - какой-то парень в гражданском. К нему бросаются люди, поднимают, перекладывают на носилки. Видна кровь на голове. Лужица крови на мостовой…
— …побоище у Белых ворот. Вы только что видели жертву тоталитарного произвола. Чем был виноват этот парень, пришедший на площадь, чтобы выразить свою гражданскую позицию? Он пришел без оружия, с цветами. Он всего лишь хотел сказать то, что думает. Его жизнь была оборвана в самом начале дубинками озверевшего Легиона…
Какие-то лица, взволнованные совсем юные девушки.
— Но вы не уйдете отсюда?
— Нет, мы не уйдем! - восклицает одна из них, прижимающая к себе плакат с огромной ромашкой, на которой написано что-то про свободу, - они не заставят нас уйти!
— Вы видели, как это происходило?
— Да, - отвечает вторая, - это было так страшно! Люди падали под ударами дубинок, и легионеры били их ногами…
Крис вдруг затошнило. Кажется, мигрень начинается… может, принять что-нибудь обезболивающее. Она вышла на кухню, вытряхнула аптечку, стала рыться в коробочках и флаконах. Господи, да почему, почему мне так плохо, так тоскливо? Господи, да что же со мной?
Может быть, позвонить по тому самому номеру… который Йэн дал на крайний случай…
Но что она скажет - что ей тоскливо? Истеричка…
— Мама!
Она вздрогнула, обернулась. Голос Маркуса - веселый хрипловатый басок… чушь какая. Он же не здесь. Его здесь нет. Он где-то на дежурстве. У нее галлюцинации - здравствуйте, приехали…
Так позвал, будто он здесь, в комнате. Но там, конечно, никого нет. Пустота. Почему все время лезут мысли о Маркусе? Она очень, очень любит своего мальчика. Он давно вырос, и… об этом как-то не думаешь. Но я его очень, очень люблю… мой маленький, сероглазый, кудрявый мальчик.
Неожиданно для себя самой Крис вдруг упала в кресло и разрыдалась.
Йэна допрашивали не профессионалы. Это он понял довольно быстро и перестал волноваться насчет обычных в таких случаях вещей - выдержит ли психоблокада, не заставит ли невыносимая ломка вспомнить имена и факты, которые следует скрыть. Выдержит. Йэну давали отдохнуть между допросами, даже поспать, насколько это было возможно. Наркотик дали только раз, да и то слабенький, Йэн почти его и не почувствовал.
Правда, у непрофессионализма была и другая сторона - никто не придерживался определенной выверенной методики, а фантазия человеческая, как известно, не имеет границ. Никто особо не беспокоился о том, чтобы не калечить подследственного. Сначала Йэна долго и незамысловато били. Через несколько дней началось такое, о чем Йэн позже старался никогда больше не думать. Просто забыть, не помнить о том, до чего в своем падении может дойти человек. Йэн довольно быстро терял сознание от боли - дозировать правильно они не умели и не стремились. Каждый раз, задыхаясь от ужаса, когда его волокли в ТУ камеру, со стенами, покрытыми белым кафелем, Йэн внушал себе одну мысль: сегодня я сдохну. Сегодня я обязательно сдохну. Надежда у него была. Болевой шок - и остановка сердца. Здесь у них даже врача нет, так что шансы имеются. Есть вещи, которые мужчина не может перенести и остаться в живых.
