x x x

Отчего Музиль видел в Австрии "особенно явственный пример современного мира" - ведь он неустанно выпячивал ее архаическую, смехотворную, нетипичную отсталость? Логика, казалось бы, подсказывает лишь один ответ: Какания являла собою своеобразный паноптикум, скопление всех мыслимых социальных и духовных хворей, а, следовательно, очевиднее прочих европейских держав годилась на слом. Чем как бы предвещала их общее будущее. Это - с одной стороны. Есть, однако, и другая. Музиль ведь рассматривал "состояние европейского духа" как "еще не осуществившийся переход, не перезрелость, а незрелость". Не берусь угадывать, что он конкретно имел здесь в виду. Во всяком случае не пришествие коммунистического рая. Может быть, Музиль и сам толком не знал, какого рода обновлений ожидает, может быть, даже и в том сомневался, уповать ли на обновления эти или их опасаться. А все же некое "нерациоидное" провидение его, надо думать, посетило, ибо в "Человеке без свойств" то и дело проступают контуры той странной действительности, что всех нас окружает сегодня.

Простоватый генерал Штумм с удивлением обнаружил, "что идеи непрестанно перебегают туда и обратно", хотя в нормальных условиях им этого делать не полагается. Но ведь условия-то ненормальны: полным ходом идет процесс и_с_п_а_р_е_н_и_я и_д_е_о_л_о_г_и_й. Убеждения и верования становятся не более чем формой выражения прагматических интересов, отличаются одно от другого лишь функцией, никак не смыслом. По-своему деидеологизированным оказывается подавляющее большинство персонажей романа - эти "профессионалы", действующие и даже думающие себе вопреки, эти удивительные личности, сидящие между двух стульев, обладающие множеством разноречивых "характеров", сочетающие в себе несочетаемое. И что особенно примечательно: существуют-то они посреди мира резко и непоправимо идеологизированного, как бы е_с_т_е_с_т_в_е_н_н_о скатывающегося к мировой войне...

"Человек без свойств" - это, в сущности, ч_е_л_о_в_е_к б_е_з и_д_е_о_л_о_г_и_и. Поскольку Ульрих здесь главный герой, то не будет натяжкой сказать, что finita la ideologia - центральная тема романа. Наверное, автор с такой интерпретацией не согласился бы, но лишь потому, что стоял у истоков процесса, который из периферийного (Габсбургская монархия, Российская империя), протекая умопомрачительными зигзагами, к середине нашего века превратился в магистральный.

Начнем, однако, по порядку. После Октябрьской революции (т. е. между 1920-ми и 1970-ми гг.) все многообразие всемирно-исторических противоречий постепенно стянулось к двум идеологическим магнитным полюсам. Возникло "Великое противостояние" двух непримиримо враждебных политических систем, проглатывавшее любые мировоззренческие оттенки. Все было нацелено на т_о_т_а_л_ь_н_у_ю войну, которая ничем иным не могла завершиться, как т_о_т_а_л_ь_н_ы_м же самоистреблением рода человеческого. Оттого можно согласиться с новейшим французским философом Жаном Бодрияром, что атомный Апокалипсис у нас уже позади: ведь Бодрияр имел в виду испепеление наших душ в ожидании катастрофы...

Но тотальная война все же не состоялась. И по причине бесцельного зависания в политическом вакууме полюса враждебных идеологий постепенно стали сближаться. Капиталистический Запад и социалистический Восток мыслимо представить себе и в качестве двух динозавров, схватившихся друг с другом и застывших в непомерном статическом напряжении. Со временем это затянувшееся объятие стало утрачивать свою боевую природу, обернулось некой "стабильностью", той самой, которой в смертельном своем страхе обе системы вожделели. Так возникла С_у_п_е_р_с_и_с_т_е_м_а, хоть и замкнувшаяся на антагонизмах, но принявшаяся странным образом с самой собою кооперироваться: Соединенные Штаты уже не могли обойтись без Советского Союза, Советский Союз - без Соединенных Штатов, даже ФРГ без ГДР, а ГДР - без ФРГ...

Еще в 1923 г. русский философ Николай Бердяев утверждал, что началась эпоха "нового средневековья". Средневековье он понимал не как отсталость, не как патриархальность, а как некое м_е_ж_в_р_е_м_е_н_ь_е, наступившее после вселенского Апокалипсиса. "Мы живем, - полагал Бердяев, - во времена, аналогичные распаду античного мира". Что, с его точки зрения, необязательно окрашивает жизнь в тона неизбывно мрачные: ведь капиталистический и коммунистический фанатизмы якобы заступила мудрость религиозной, универсалистской созерцательности...

Бердяевское пророчество вроде бы не сбылось, так как мир вскоре и вовсе раскололся на два враждующих лагеря. Тем не менее еще до неожиданного конфуза с "Великим противостоянием" итальянский семиотик Умберто Эко (он же автор бестселлера "Имя розы") снова заговорил о средневековье: "Средние века уже начались", так именуется его опубликованное в 1973 г. эссе. Причем это средневековье весьма сходно с бердяевским: "Что же нам нужно, чтобы создать хорошие средние века? - спрашивает Эко и тут же отвечает:- Прежде всего, огромная мировая империя, которая разваливается..."

Легко заметить, что Габсбургская монархия накладывается на такой образ средневековья, накладывается и в смысле традиционном (то есть как нечто пережиточное), и в так называемом "постмодерном" смысле (то есть как некое наступившее п_о_с_л_е Апокалипсиса состояние, характеризующееся утратой витальности, целеустремленности, веры в прогресс и непримиримости к инакомыслию. Тут все одержимо сомнением, а мир видится как неустанное самоповторение).

Вторая часть первой книги "Человек без свойств" именуется: "Происходит все то же". И это лишь один из множества примеров поразительного сходства между музилевской Каканией и современным нам миром последней трети XX века. В этом нет никакой мистики. Просто старая Австрия была чем-то вроде "форпоста": что нынче творится с Европой и Америкой, то много лет тому назад случилось с ней. На свой, разумеется, лад, ибо в иных исторических условиях. Впрочем, одно из условий в обоих случаях соблюдено: Габсбургская монархия распалась к_а_к и_м_п_е_р_и_я.

Умберто Эко глубоко в том уверен, что для прихода в "постмодерное" состояние обществу нужен очередной имперский развал. Провозглашая уже начавшееся средневековье, он, однако, подходящей империи не обнаружил, отчего и почел себя вынужденным ангажировать США на эту роль: "Что сегодня мы живем в эпоху кризиса Великой Американской империи, стало уже общим местом в историографии нашего времени".