- Во мне? - Я наполнил искренностью свою удивление.
- В вас, мистер Олех Романко. Поверьте, я и впрямь отношусь к вам с уважением... после того, как вы чертовски ловко провели нас в Лондоне. Такое под силу только сильной личности, и я отдаю вам должное.
- И на том спасибо!
- Так вот... причина моего объявления проста: по-дружески, если вы позволите, хочу вас поостеречь и отказаться от дальнейших расследований. Вы... как бы вам это яснее выразить?.. Словом, вы наступили на больную мозоль. А мы этого не прощаем, и пример - увы, печальный пример мистера Потье тому свидетельство. Будь вы представителем свободного мира, предложили бы вам деньги за... за уход со сцены, но вас, русских, подкупать не принято.
- Верно рассудили, Питер. За исключением одного...
- Чего?
- Вы ошиблись, посчитав, что с Потье у меня оборваны нити, ведущие к тем, о ком вы печетесь столь рьяно. Вы у меня вот здесь, Питер! - рявкнул я и ткнул прямо к его носу до боли сжатый кулак.
Я блефовал, как азартный картежник. Наверное, глупо, но не удержался от этого шага. Может быть, потому, что испытывал неистребимое желание хоть чем-то достать Скарлборо, хоть на миг заставить его усомниться в собственной неуязвимости.
- Вот это мне и нужно было выяснить! - воскликнул Питер Скарлборо. Прощайте, мистер Олех Романко, и подумайте всерьез о нашем предложении.
6
- Он ни словом, ни полсловом не обмолвился обо мне? - в какой уж раз спрашивал Алекс, мучительно решая какую-то задачку.
- Нет, не спрашивал.
- Если Флавио увидел и узнал тебя, то как он мог _н_е _у_з_н_а_т_ь меня?
- Не понимаю... Ну, может, закоротился на мне...
- Хорошо, будем считать, что отсчет времени начался... Нельзя терять ни минуты. Это очень серьезные люди, Олег. Очень! Слов на ветер они не бросают. Но нет худа без добра: своим появлением Питер, то есть Флавио, подтвердил, что ты... ты держишь в руках нить.
- Хотел бы я знать, в какой она руке? - мрачно пошутил я.
- Это детали, - парировал Алекс. - Не хотелось бы мне возвращаться... даже на миг в тот проклятый мир, но доведется! Раз уж наши пути скрестились снова, кто-то из нас двоих должен исчезнуть.
- Ты о чем?
- О Флавио, провались он в преисподнюю! - вырвалось у обычно сдержанного, холодного Алекса. - Прости, это черное, что накопилось в душе и что я считал давно перегоревшим, вспыхнуло вновь. Флавио - мой должник.
- Но в чем? - не удержался я.
- Как-нибудь, когда мы засядем с тобой в укромном местечке и, не торопясь, поговорим о прошлом, я расскажу о Флавио. Пока же скажу: своим одиночеством и пустой душой я обязан ему... он убил мою любовь... мою единственную женщину, которую любил и люблю по сей день. А такое не прощается...
Я не счел возможным задавать лишние вопросы.
- Что ты намерен делать? - спросил Алекс, когда мы поняли, что исчерпали тему разговора.
- Засяду за репортаж. Редакции ведь нет дела до моих проблем, она послала в Сеул, чтоб знать новости из первых рук...
- Тогда - до вечера. Я позвоню или зайду к тебе. Хорошо?
- Договорились.
На этом мои потрясения не кончились. Я возвращался из отеля "Интерконтиненталь" с коктейля, который давали для прессы организаторы Олимпиады-92, барселонцы.
Голова слегка кружилась от легкого белого вина.
Почти у входа в пресс-центр, куда я напоследок собрался заглянуть в надежде увидеть Дональдсона, столкнулся нос к носу с Хоакином Веласкесом.
- Олех, как я рад вас видеть! Испугался, как мне быть, если вы не приедете, как обещали. Ведь я даже не догадываюсь, что делать с письмом для вас. А меня предупредили: это - очень, очень важно!
- Погоди-ка, Хоакин, о каком письме речь?
- Как? Разве вы не ждете какой-то важной вести от того господина?
- От какого господина, Хоакин? Да объясни ты, ради бога!
- Как, разве вам ничего не говорит имя господина Дивера?
- У тебя письмо от Майкла? - У меня перехватило дыхание.
- Да, но что с вами, Олех? На вас лица нет! Вам плохо?
- Все нормально, старина Хоакин, все просто прекрасно, дорогой ты мой Веласкес, не тот, который художник, а другой, такой славный Хоакин... Меня просто-таки закачало на волнах вспыхнувшей надежды, хотя, казалось, отчего можно было радоваться, если мексиканец даже не вытащил еще письма и я не прочел и первой строчки. Но нет, я догадывался, я чуял - письмо от Дивера и есть та самая ниточка...
- Пожалуйста, вот письмо.
Я буквально вырвал из рук Хоакина твердый заклеенный конверт с фирменным вензелем какой-то гостиницы, кажется, "Плаза", и, взглянув на свет, ничего не увидел - бумага была плотная, мелованная. Пришлось доставать из сумки перочинный ножик и осторожно взрезать край.
"Хелло, Олег!
Спешу сообщить Вам одновременно и грустную и радостную вести. Мишель Потье, знакомству с которым я обязан вам, Олег, оказался достойным уважения человеком. Он не только выполнил обещанное, но и сумел отстоять свое право быть честным. Ему угрожали и сулили огромные деньги, но он остался непоколебимым. Тогда они расправились с ним и с его делом: Мишель Потье лежит в госпитале Святой Марии, его состояние, если не критическое, то, по меньшей мере, тяжелое, и выздоровление будет не скорым, так, по крайней мере, уведомили меня врачи. Радостная же весть тоже связана с Мишелем Потье, оказавшимся, кроме вышесказанного, еще и удивительно прозорливым человеком, предусмотревшим различные варианты развития событий. Он спас - спас! - код расшифрованного допинга, и теперь эта химическая формула у меня в руках и уже ничто и никто не помешает нам ее обнародовать - к глубочайшему, конечно же, разочарованию тех, кто хотел воспользоваться поистине чудовищными свойствами нового препарата.
Я вылетаю в Сеул 26 сентября рейсом "Пан-америкен" N_2461. Буду рад сразу увидеть вас!
Майкл Дивер
Акапулько, 16 сентября 1988 г."
- Хоакин, ты даже не догадываешься, какую новость ты мне привез! Спасибо! - Я так сильно ударил мексиканца по плечу, что тот скривился от боли.
- Я всегда готов вам помочь, Олех! - горячо заверил меня Хоакин. Выдержав паузу, он неуверенно спросил: - Это имеет какое-то отношение к Олимпиаде?
- Самое прямое, Хоакин! Как только можно будет поставить последнюю точку, я сообщу тебе такое, что наверняка попадет на первые страницы газет...
