Они не пытались заговаривать - понаблюдали за моим поведением и скорее всего остались довольны.

Едва мягко защелкнулся замок, как я со всей доступной резвостью слетел со стула и кинулся к двери. Но уловил лишь обрывок фразы, произнесенной Питером Скарлборо: "...дня, и он будет готов окончательно". Значит, через "два-три" дня они приступят к завершению неудавшейся операции? Что стоит за этим, чем грозит мне их ревизия, какие планы вызрели в этих головах?

Завтрак застал меня врасплох: проведя ночь без сна, я уснул буквально перед появлением Кэт. Это и сорвало мои планы. Кэт привычно расположила на столе еду, поставила термос, предварительно зачем-то с силой встряхнув его.

Она вышла, прежде чем я оторвал голову от подушки.

Жажда туманила сознание. Термос с двумя стаканами воды был оазисом в бесконечной раскаленной пустыне. Я готов был ползти к нему, сбивая в кровь руки и душу, и был момент, краткий миг помрачения, когда моя рука взялась за термос и поспешно наполнила стакан. Сквозь стекло я чувствовал, что вода и отдаленно не напоминала кипяток - едва-едва теплая, и это только подхлестнуло мое желание.

Один глоток, всего один глоток, и я поставлю стакан на стол!

И по сей день не могу ответить, как сумел удержаться от трагического шага, как, поднимая страшно тяжелые ноги, - было такое ощущение, будто к ним привязали пудовые гири или якоря, - я дотащился до туалета и с размаху швырнул стакан в унитаз. Жалобно звякнуло разбитое стекло. Холодная испарина покрыла лоб так густо, что капли стекали вниз, выжигая глаза. Я лихорадочно облизывал мокрые пальцы, и соленый, горький пот был слаже самой сладкой сыты.

Я медленно брал себя в руки, налаживая силовое давление на психику. Пить от этого, естественно, меньше не хотелось, но я заставил себя прожевать и проглотить дравшее горло одно из двух крутых яиц. Мне требовались силы, и кусочки поджаренного бэкона виделись неплохим источником энергии. Но, пожевав, так и не смог проглотить - горло просто закрылось, как я не пытался протолкнуть соленую кашицу вовнутрь.

Теперь нужно ждать вечера и молить бога, чтоб явилась, как обычно, Кэт.

Я не хотел умирать, это не вызывало ни малейшего сомнения. Чепуха, когда утверждают, что наступает момент, когда человек жаждет смерти как избавления. Нет, и еще раз нет! Когда гибнет тело, мозг продолжает бороться, и его импульсы не дают уснуть душе, а пока жива у человека душа, он будет стремиться выкарабкаться: дышать, видеть небо, ощущать боль и радость - до самого последнего мига...

Почему-то пришли на ум именно эти строки Тараса: "Як умру, то поховайте мене на могилi серед степу широкого, на Вкра?нi милiй..."

Я грезил наяву.

Ранним росистым утром, когда Прохоровка еще спит, успокоившись после нелегких дневных забот - от трудов праведных и неправедных, от сладкого самогонного помрачения, от дел бесплодных, от мыслей тяжелых и легких, без коих не бывает жизни людской, от предательств больших и малых, столь частых в наше беспутное, распятое негодяями время, от любви и ненависти, в эти пронзительно чистые минуты рождения нового дня я, тихонько поднимаясь, чтоб не разбудить Натали, выхожу в сад. Наливаются пунцовой кровью земли вишни, белое, легкое, как подвенечное платье, облачко зацепилось за узенькие рожки месяца и плывет вместе с ним в глубокой голубизне, словно ребеночек в качалке; ласточки, что свили гнездо на веранде (каюсь, однажды, вздумав наводить порядок, легкомысленно и жестоко сорвал гнездышко, чтоб избавиться от надоедливого "грязного" помета, птицы вернулись весной и нужно было видеть, как жалобно они щебетали, как плакали, наклоняясь клювиками друг к дружке, как стремительно уносились в небо и падали оттуда камнем, в самый последний миг раскрывая крылья; душа моя разрывалась от их горя, и я готов был собственными руками лепить гнездышко, но они... они сделали это сами), уже носились кругами над деревьями, вылавливая бесплатный завтрак, - они еще были свободны, вольные птицы, но скоро появятся яйца, и забота о потомстве лишит их покоя, и они станут трудиться до позднего вечера во имя своих будущих детишек; мое появление уже поджидает Мушка, черный живой ласковый комочек, живущий пососедству, она получает свою порцию колбасы или сосиску и, зажав подарок в зубах, сопровождает меня к Днепру.

Собственно, Днепр там, за Шелестовым островом, за густыми столетними дубами да вербами, где сквозь прорыв в зеленой стене, образованный протокой, видна Тарасова гора.

Я вхожу в прохладную в любое время лета воду и делаю первые движения брассом. Проплыв метров пять, отчаянно ныряю с головой, и обручи сжимают виски. Но это ощущение быстро проходит, и голова светлеет, легчает, словно бы обретает крылья, и мысли уносятся вдаль, туда, куда уже нет возврата, в юность, в молодые годы, когда вода была родным домом, и вот так же, отчаянно, собравшись с духом, бросались мы в бассейн, чтоб начать ежедневный бесконечный марафон. Я однажды подсчитал по своим тренировочным дневникам: за время спортивной карьеры наплавал 15 тысяч километров. "Ты лучше бы это время употребил с пользой - учился иль работал, а то сколько сил понапрасну угробил в воде", - упрекнул меня как-то мой давний знакомец, занявший давно и прочно руководящий пост, обросший жиром и нужными связями. Мне всегда было жаль его: неглупый, порядочный парень, даже плавал немного за сборную университета, но его всегда тянуло к сильным мира сего, даже если уважать их было не за что; старался быть угодливым - не угодливым, но нужным, готовым всегда выполнить просьбу или пожелание.

И вот я плыву вниз по течению. Оно слабое, Каневская ГЭС начинает "давать" воду, как говорят прохоровчане, с девяти - тогда здесь все бурлит, ухают обвалы подмытых берегов и волнуются стрижи - коренные жители этих круч. Вода мягка, податлива; она или ласково заигрывает со мной, плеснув в лицо неизвестно откуда накатившей волной, или цепко держит кисти рук, мешая грести.

Слева, насколько хватает глаз, луга, глубокие "старики", врезающиеся в песчаные берега, белеют чистые откосы и пахнет терпкой лозой; справа тянется Шелестов остров, таинственный и глухой, где водятся зайцы и косули и греются на спадающих к самой воде ветках желтоухие ужи; небо высокое и чистое, какое никогда не увидишь в городе, в каменных джунглях, в серой дымке над головой; тишина и первозданный покой царствуют тут, где нет высоких труб и ревущих автомобилей. Я выхожу на стрежень, и меня подхватывает волна, оставленная проскользившей мимо вверх, к Каневу, "ракетой", плыву к Роси, что впадает неподалеку в Днепр...