Я тоже проторчал битый час на буйном перекрестке, вглядываясь в лица и вслушиваясь в голоса, точно мог увидеть или услышать Фумико...
10
Сеял мелкий, холодный дождь, небо темнело так низко и зловеще над головой, что хотелось побыстрее поднять воротник плаща, бегом проскочить открытое пространство и нырнуть - куда угодно нырнуть: в универмаг, в кафе, в двери троллейбуса с запотевшими стеклами - лишь бы избавиться от этого всепроникающего, угнетающего чувства бесцельности и безысходности, что не покидало меня с той самой минуты, когда Савченко, не глядя мне в глаза, как-то мертво произнес:
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день...
Я как опустился в твердое кресло у продолговатого столика, примыкавшего к письменному столу зампреда, так и прирос к нему, и тело стало каким-то свинцовым, неподвижным, и даже мысли текли вязко, как твердеющая черная смола, именно черная, потому что весь мир потерял иные краски в ту минуту, когда я услышал савченковскую новость.
Нет, не так представлял я себе миг торжества, когда, ворвавшись в кабинет Савченко, поведаю ему потрясающую историю падения и возвышения Виктора Добротвора и мы вместе от души порадуемся не только за парня, что на поверку оказался действительно таким, каким мы его себе представляли, но и за самих себя, что не уплыли по течению слухов и домыслов, коими давно обросла та монреальская история. Как важно в жизни быть твердым и как невероятно трудно им быть!
Савченко встретил меня приветливо, порывисто, с искренней радостью обнял, живо поинтересовался, как съездилось в Японию и многое ли там в действительности выглядит так, как пишут и рассказывают с экранов телевизоров, или это только парадная сторона медали - для иностранцев, для паблисити, для авторитета страны. Павел Феодосьевич несколько сбил меня с заранее выбранного пути, намеченного еще в Токио и не однажды апробированного в мыслях в самолете по дороге в Москву. Пока я, замешкавшись, думал, как покороче, но так, чтоб не обидеть скороговоркой, суммировать японские впечатления, Савченко воскликнул:
- Э, да ты там не впервой! Выступал же в Токио на Играх, выступал? Тем более любопытно услышать твое мнение, ведь есть с чем сравнивать...
Тут телефонный звонок обернулся спасительной передышкой. С чего начать? Ведь главное - Добротвор, вот самая потрясающая новость. С нее и нужно начинать!
Савченко, выслушав говорившего, недовольно, непривычно желчно бросил невидимому собеседнику:
- А ты и выкладывай начистоту, как было. В кусты, а, востер! Кому же отдуваться прикажешь? Когда славой чужой прикрываться, ты тут как тут. Нет, Иван, ты мне голову не крути: он был твоим спортсменом в первую очередь, значит, тебе и первому держать ответ. Не стращай, не нужно, я не из трусливых. Да, защищал, да, помогал! Значит, ошибся. Бывай...
Медленно, точно оттягивая время, тщательно уложил трубку, но было видно, что внутри у него все кипело и он с трудом сдерживал себя.
- Что, Паша?
- Как не любим мы смотреть правде в глаза...
- Ты о чем?
- Впрочем, ты, кажись, тоже был моим единомышленником, тоже принимал участие в его судьбе...
- В чьей судьбе? - догадка уже притормозила бег сердца.
- Добротвора...
- Что еще с ним произошло?
- Умер...
- Умер? - Мне померещилось, что я проваливаюсь куда-то вниз.
- Да, от слишком большой дозы наркотиков...
- Что ты говоришь, Паша? Добротвор - наркоман?
- Выходит, ошиблись мы с тобой в нем... Проскочили мимо сада-огорода... История получилась грязная, хотя такую возможность я никогда не сбрасывал со счетов. Слишком уж мы увлеклись в последнее время профессионализацией. Да и от вас, журналистов, только и слышно: профессионально выступил, профессионально силен, профессионально... А ведь о главном, о человеческой сути, стали забывать. Совершит спортсмен проступок, так у него легион заступников на самых разных уровнях: простить, побеседовать, пусть даст слово, что больше никогда не будет... он ведь такой мастер, такой профессионал. Что ж тут удивляться, когда чертополохом эгоизма и вседозволенности зарастает чистое поле совести...
Я почти не слышал Савченко. И рука моя не потянулась к синей нейлоновой сумке, где лежал магнитофон с записью признаний Тэда Макинроя... Зачем она теперь?
- Когда это случилось? - только и смог выдавить я, когда Савченко умолк.
- Три дня назад... В квартире обнаружен целый арсенал - шприцы, наркотики - готовые и полуфабрикаты... Заведено дело... Если тебе интересно, могу свести со следователем. Пожалуй, даже в этом есть смысл, ты ведь тоже знал, и знал неплохо, Добротвора, твои показания будут полезны.
Словно спеша избавиться от неприятной темы, не ожидая моего согласия, Савченко набрал телефонный номер. Когда ответили, нажал кнопку громкоговорителя, чтоб я мог слышать разговор.
- Леонид Иванович, Савченко. Есть новости?
- Здравствуйте, Павел Феодосьевич, - громко и отчетливо, точно человек находился с нами в комнате, но вдруг стал невидимкой, прозвучал голос. Знакомый голос Леонида Ивановича Салатко, заместителя начальника управления уголовного розыска, а для меня просто Леньки Салатко, с коим столько спортивной соли съедено. Он уже подполковник, располнел, выглядел солидно, как и полагается подполковнику, я даже слегка робел, когда видел его в форме. - Работаем.
- Леонид Иванович, я хочу вам порекомендовать побеседовать с журналистом Олегом Ивановичем Романько. Он у меня сидит. Кстати, был свидетелем того происшествия в Монреале, да и вообще знал Добротвора чуть не с пеленок. Возможно, его показания тоже будут полезны.
Я, не вставая из кресла, протянул руку, и Савченко сунул мне трубку.
- Привет, Лень, рад тебя слышать, век не виделись!
- Здравствуй, Олежек, увидеть бы тебя. Как говорится, не было бы счастья, так несчастье помогло. Ты, читал, в Японии обретался? И когда тебе надоест скитаться по разным там заграницам? Я не был за границей ни разу, ну, Болгарию же ты заграницей не назовешь? - а в другие не тянет... Когда сможешь заглянуть?
Как-нибудь попозже... Отпишусь, отчитаюсь за командировку и тогда зайду.
Ну, гляди, жду тебя в любой день, Олежек!
Савченко выключил микрофон.
- Я же забыл, - виновато произнес он, - что куда ни кинь - всюду бывшие спортсмены окопались. А еще говорят, что спорт - забава. Людей воспитываем, и неплохих. - Я знал эту привычку Савченко говорить и возбуждаться от звука собственного голоса. Но тут он быстро спохватился: Бывает, бывает, и брак выдаем...
Я вскоре распрощался с гостеприимным зампредом, вышел из Комитета и побрел куда глаза глядят. Потом зарядил нудный, холодный дождь, и это свинцовое небо - все было под стать настроению. Хотелось проснуться и убедиться, что все случившееся три дня назад - сон, дурной сон, когда ты вскидываешься посреди ночи и никак не можешь уразуметь - во сне или наяву происходит действо.
Я потолкался в сыром, душном помещении магазина тканей на Крещатике. Меня кто-то толкал, кому-то я наступал на ноги и извинялся. Зачем-то брал в руки и мял совершенно ненужные мне шерстяные ткани, просил показать тюк, лежавший на верхней полке, чем вызвал недовольство продавщицы с перевязанным платком горлом и сиплым голосом; ткнулся в кафе при метро, но к кофеварке было не протолкнуться - цены на мировом рынке на кофе, говорят, никак не могут упасть. Поймал себя на мысли, что в разгар рабочего дня народу как в праздник. Но вот в кафе-мороженом - ни души, и закутанная в толстую шаль пожилая продавщица равнодушно выдавила из автомата некое подобие светло-коричневого "монблана". Не забыла сунуть пластмассовую ложечку, налила стакан ледяного виноградного сока из автомата-холодильника, Отсюда, со второго этажа, Крещатик выглядел вовсе осенним - лужи, кое-где уже и желтые листья поплыли, как кораблики в бурном море...
Мороженое я есть не стал, а вот сок выпил с удовольствием, и он несколько охладил перегретый мозг.
