Через пару дней после нашего восхождения, если, конечно, медленный подъем на скрипучей платформе можно так назвать, выяснилось, что припасов хватит ненадолго, а вернее, их почти и не осталось. Народ здесь какой-то жил, одни присматривали за усадьбами, другие пристроились по хозяйству у стражников, но в услугах наших никто не нуждался. На дувалах грелись на солнце старики в таких лохмотьях, по сравнению с которыми наши тряпки казались богатым одеянием. Время от времени они, о чем-то негромко переговариваясь, равнодушно следили за перемещением паломников. Ближе к вечеру старцы тянулись к помещениям стражи и рылись в баках для мусора в поисках объедков. Кое-где в тени лежали больные, которых родственники притащили сюда в надежде, что святыня со многими именами либо вернет им здоровье, либо добрые силы вконец отвернулись от несчастных, а стало быть, и не надо тратить на них силы, средства и время. Я привык к человеческому скотству за годы странствий, но, видимо, все же не очень привык, когда увидел, как стражники, раскачав, сбросили мертвеца вниз, обмениваясь веселыми шутками насчет того, что кому-то сейчас удачи привалит на голову.
– Тут вроде лекарь есть? - спросил я Радука. - Ты, когда пойдешь к нему за батарейками, спроси, почему он больных не пользует?
– А ему не положено, - сказал Радук. - Если он снизойдет до хворого, то лишь чтобы узнать, не опасна ли болезнь для других, не заразна ли. Все остальное, сам понимаешь, зависит от удачи. Повезет, будет здоров. Не повезет - видал, как покойничка отправили птицам на корм?
Пока мы обустраивались на новом месте, Кари и Джо бродили по заброшенному городу, подолгу пропадая в его закоулках. Пару раз, взобравшись по выступающим балкам на крышу дома, я пытался проследить, куда они идут, но это было дело безнадежное - в лабиринте запутанных улочек они быстро исчезали из вида. Ясно лишь, что они двигались в сторону высокой стены, идущей от края до края каменного монолита и рассекающей город на две части.
После того, как мы перекусили остатками снеди, я снова поднялся наверх. В сумерки тени ложатся странно, крыши и темные внутренности Большого Змея составляют быстро меняющийся узор - это зрелище почему-то успокаивает, и ощущение собственной ничтожности перестает разъедать душу.
Внизу, под навесом, Леонора пыталась уложить дочку спать, но девочка капризничала, вырывалась. Неподалеку сидел на корточках Чакмар, и когда жена не смотрела в его сторону, строил Катарине рожи, подбрасывая в ладони камешки, словно звал поиграть. Керби шарил по окрестным садам в поисках съестного. С тех пор как мы оказались здесь, рыбаки держались наособицу. Отсюда видно их становище. Беспалый удалился в палатку к своим женщинам, стены палатки колыхались, как под сильным ветром. Маас и Гинтар, не обращая внимания на забавы своего вожака, о чем-то шептались, потом поднялись с кошмы и исчезли в узком переулке, по которому можно было выйти как раз к пустырю между домами, где мы расположились.
Что это они задумали? Я быстро спустился вниз и на всякий случай проверил, под рукой ли нож.
– А мы вам немного мясца принесли, - сказал Гинтар, протягивая нечто, завернутое в тряпицу, от которой несло тухловатой солониной.
Я отвел их в сторону, чтобы не беспокоить жену и дочку, и присел на выступающую из бурьяна трубу, похожую на огромную кишку. Или это была окаменевшая кишка?
– Поговорить надо, - буркнул Маас, глядя исподлобья.
– Ну вот, говорим…
– Жезл мой вернуть надо.
Он принялся расписывать, как будет славно, если мы вернемся в Райскую Рыбалку и восстановим его в правах, и даже если у нас нет желания возвращаться, то не беда, хватит и того, что мы поможем ему вернуть его же вещь, а уж насчет благодарности и говорить не придется.
Гинтар в это время озирался по сторонам, словно боялся, что нас кто-то подслушает. Мне не понравилось выражение его лица: вроде равнодушное, но при этом глаза хитро щурит.
– Твой жезл, тебе и возвращать, - ответил я. - Становиться между сыном и отцом неправильно, так ведь? Вызови его на поединок или прирежь, пока он со своими бабами кувыркается. Вот Гинтар пусть и прирежет.
– Мне нельзя. Традиция не позволяет. И Гинтару нельзя, тогда я должен буду убить его. Тебе и твоим людям можно.
– Чтобы потом ты убил нас? Какой-то замкнутый круг.
– Не пойму, о чем ты, - угрюмо сказал Маас. - Тебя убивать я не буду, но ты заплатишь мне цену крови, и тогда между нами крови не будет.
– Чем же я тебе заплачу? Ах, да!..
Вот ведь кровожадный дед, родного сына готов убить, лишь бы вернуть символ власти. Интересно, догадывается ли он, сколько стоят пластины, врезанные в палицу?
– Мне кажется, - осторожно начал я, - что дело до резни можно и не доводить. За эту вашу секиру можно выручить неплохую сумму. Ты купишь себе не только Райскую Рыбалку с потрохами, но и парочку соседних деревень, а сынку твоему дюжину доходных столичных домов.
– Не нужны мне потроха Райской Рыбалки, - ответил Маас. - Мне жезл мой нужен, а тогда с деревней своей сам разберусь. А если захочу продать, так посредники ни к чему, желающих много. Вот, скажем, наши торговые люди. Свистну, быстро прибегут.
– Свисти, только не в мою сторону, слюной забрызгаешь. Твоя вещь, хочешь - продавай, хочешь - о колено разбей или вставь вьюку в задницу.
Маас тяжело задышал, грозно пошевелил белесыми бровями, но тему жезла и вьюка развивать не стал. Зато в разговор вмешался Гинтар.
– Вместе надо держаться, вот что я скажу. Купцы нас сюда не для того привели, чтобы Дары Высокого искать, а для другого. Купцы - они хитрые… Им не только охрана нужна. Они хотят попасть на ту сторону, а пока стража нас будет мордовать, угонят машину.
– Машину? - мое удивление было почти искренним. Оказывается, чужаки посвятили в свои планы и рыбаков. Интересно. Но подозрительно.
– Мы не против хорошей драки, - сказал Маас. - Тем более, если за нее хорошо заплатили. И если во время драки немного придушат моего беспутного сынка, то все устроится само собой. И убивать никого не надо.
– Ничего плохого Беспа… то есть твой сын нам не сделал, - протянул я. - Какая нам выгода с ним ссориться?
