Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Оазис. Меня ослепил блеск воды, блеск жизни. Я утолила жажду и нашла в себе силы вернуться в свой пустынный город.

С колонны я смотрю в небо… Я снова тоскую по высоте, которая, я знаю, существует, по высоте, на которую я никогда не поднималась, до которой никогда не долетала.

Но разве хоть одна птица смогла туда подняться? Может, только тот Прозрачный Великан, о котором я даже не знаю, то ли он был реальным, настоящим, то ли существовал лишь во мне, в моем сознании…

Проходит ночь, и день, и снова ночь, и еще один день. Тоска, мечты, сны, страхи, воспоминания, голоса, тишина, эхо… Я уже не знаю, где сон, а где — явь, где жизнь, а где — предсмертный бред…

Каждое утро вылетая с чердака, я чувствую взгляд все той же старой, облезлой лисы, вижу ее разинутую пасть и подергивающийся язык. Она ждет, когда же наконец вместо того, чтобы взмыть вверх, я упаду вниз, на землю. Она ждет уже давно, веря в то, что переживет меня, что выиграет эту схватку со временем и со мной, что доберется до меня, как только я упаду, ослабевшая, больная, умирающая,— вот тогда она прижмет меня своей когтистой лапой, клыками разорвет грудь, утолит жажду моей кровью. Я и теперь вижу эти голодные желтые глаза с голубоватым блеском, взирающие на меня с надеждой и ожиданием.

Смерть меня больше не пугает. Мне только нужно теперь больше сна, чем раньше. Мне нравится погружаться в сон, потому что там, в снах, я становлюсь молодой, сильной, готовой к дальним перелетам. Там я становлюсь такой, какой была много лет назад. Иногда мне снится, что я — та темная голубка с матовыми перьями и перебитым крылом, которую во время землетрясения насиловали все самцы подряд. Они бросаются на меня, воркуют, бьют крыльями, прижимаются, вцепляются когтями в мою спину до полного свершения, до экстаза, до облегчения. По перьям стекает теплая сперма…

Я лежу под ними покорная, тихая. Смерть все ближе и ближе подбирается ко мне…

Я открываю глаза. Я все на том же месте — на колонне посреди города, который постепенно разрушают пустынные ветры и время. Вокруг нет ни голубей, ни галок, ни сорок — никаких птиц…

Та голубка осталась далеко — мертвая птица среди стальных тросов.

Я живу. Я существую.

Ты снова легкая и резвая, как в молодости, когда взмывала в небо с безграничной верой в то, что сегодня взлетишь еще выше, что наконец поднимешься туда, куда никто еще до тебя не поднимался.

Тебя не разбудит голод, который прежде в этом сухом каменном городе каждое утро буквально разрывал твои внутренности. Желудок притих, как будто его нет, как будто он наполнен влажным, свежим зерном, а ведь в последнее время ты очень мало ела — разве что клевала семена засыхающих трав и цветов.

— Что случилось? В чем дело? — заворкуешь ты и закружишься на своей балке между крышей и каменной стеной.

Может, ты умерла и потому не чувствуешь ни голода, ни сухости в горле, не ощущаешь ни пульсирования крови в культе отгрызенного когда-то куницей пальца, ни страшного зуда кожи в тех местах, где выпадают перья?

Ты затрепещешь крылышками, осмотришься по сторонам, заворкуешь…

И вдруг решишь взлететь, как делала это каждое утро — взмыть повыше, облететь город вокруг, погреться в лучах утреннего солнца… Выскользнешь сквозь прямоугольное окошко и полетишь к едва заметной на горизонте речушке, чьи воды просачиваются в песок. Наполнишь желудок и зоб водой, быстро, резко взмоешь ввысь над городом, будто соревнуясь в ловкости с другими птицами.

Выше, выше, выше, пока покрытые пылью дома и пальмы не станут едва заметными точками далеко внизу.

Небо ярко-голубое, чуть более светлое на востоке. Ты замечаешь мелкие серо-белые облачка, которые медленно движутся на северо-восток.

Ты чувствуешь себя легко и свободно. Не ощущаешь ни тяжести собственного тела, ни сопротивления воздуха. Разворачиваешься дугой и направляешь свой полет в пустыню.

Мерцание белого песка и отраженные кристаллами кварца солнечные лучи покажутся тебе следами, которые так легко запомнить, чтобы потом вернуться тем же самым путем. Ты оставишь позади невысокую горную цепь, откуда саранча смела недавно последние остатки зелени, и помчишься на запад, радуясь мягкому, нежному солнцу, прогревающему твои крылья и спинку.

Ты летишь, ошеломленная и счастливая тем, что покоряешь пространство без напряжения, без усилий, тем, что соревнуешься с собственной тенью, высматривая ее среди камней и барханов.

На самом краю пустыни, на фоне освещенного утренними лучами горизонта, ты заметишь серое облако, похожее на тучи саранчи, которые каждый год тянутся в этом направлении к морю. Это может быть и дым, но только что может гореть в этой лишенной всякой растительности пустыне?

Любопытство заставит тебя опуститься пониже, приблизиться к плотной туче пыли.

Возможно ли такое? Ведь это же те, лишенные крыльев существа, чье отсутствие на земле было для птиц очевидным и несомненным фактом. Они выжили, они существуют и возвращаются в свои дома… Откуда? Куда?

Ты подлетишь к первым рядам этих существ — белых, черных, серых, сине-зеленых. С ужасом увидишь, что из пустыни движутся темные, железные, массивные, тяжелые тела, которые катятся вперед на колесах и гусеницах. Волна разогретого этими телами воздуха ударит тебе в ноздри, и ты почувствуешь резкий, пронзительный запах пота и горючего.

Ты взмоешь повыше в небо. Поймешь, что люди возвращаются и что живущие рядом с ними птицы снова не будут чувствовать себя свободными, что та жизнь, которая существовала до сих пор, закончится и начнется новая — среди них, вместе с ними.

Они увидят тебя, заметят, как ты кружишь над ними, начнут задирать головы кверху, заслоняя глаза от палящего солнца.

Обеспокоенная этим, ты снова взмахнешь розовыми крыльями, чтобы подняться еще выше.

Самый старший из них поднимет руку вверх и покажет на тебя.

Ты увидишь у них в руках металлические палки, похожие на те, что ржавеют среди лежащих в городе скелетов.

Ты испугаешься, быстро развернешься и полетишь к солнцу.

Они бросают карабины, со злостью сплевывают на песок. Самый высокий, заслоняя от яркого света обгоревшее, усталое лицо, смотрит вслед улетающей птице. Его слепит сверкающее на горизонте солнце. Он щурит старческие глаза, в которых давно уже не было слез, жмурится, сжимая выцветшие веки.

185
{"b":"45623","o":1}