- И все же, повременить бы, батько, - непонятно упорствовал Васюта, поглядывая на соседний курень.

ГЛАВА 3

ЖЕНИХ И НЕВЕСТА

Запала в душу Васюты краса-девица, крепко запала! Ни дня, ни ночи не ведает сердце покоя. Тянет к Любавушке! Сам не свой ходит.

"И что это со мной? Без чарки хмелен. Сроду такого не было. Ужель бог суженой наградил?" - млел Васюта.

Обо всем забыл казак: о Парашке из Угожей, с которой два налетья миловался, о сенных воеводских девках из засечного городка, о татарке-полонянке, убежавшей с набегом ордынцев в степь. Будто их и не было, будто не ласкал горячо да не тешился.

"Любавушка! Лада ясноглазая... Желанная!" - стучало в затуманенной голове.

Только татары отхлынули, еще и в себя казаки не пришли, а Васюта уж подле соседского куреня. Улыбается каждому встречному да Любаву поджидает.

Глянул на него как-то Григорий Солома и головой покачал:

- Чумовой.

А Васюте хоть из пушки в ухо: ни людей не видит, ни речей не слышит.

- Чего стоишь-то? - подтолкнул казака Солома. - Или в сторожи нанялся?

- А че?

- Рожа у тебя глуподурая, вот че, - сказал есаул и, махнув на Васюту, шагнул в курень.

Выйдет Любава, Васюта и вовсе ошалеет. На что весел да говорлив, а тут будто и язык проглотил. Ступит к казачке, за руку возьмет и молча любуется. Любава же постоит чуток, рассмеется - и вновь в курень. Васюта - ни с места, глаза шалые, улыбка до ушей. Стоит, покуда с соседского базу не окликнут:

- Васька, дьявол! Аль оглох? Бери топор, айда на стены!

Васюта идет как во снах, как во снах и топором стучит. Казаки подшучивают:

- Никак спятил, донец.

- Вестимо, спятил!

- Не пьет, не ест, ни чары не примает.

- Худо, братцы, пропадем без Васьки. Придем в станицу, а рыбные тони указать некому. Беда!

А Васюта и ухом не ведет, знай себе улыбчиво тюкает; ему и невдогад, что казаки давно о его зазнобушке прознали. А чуть вечер падет, торопко бежит молодой казак к заветному куреню. Отсюда его и вовсе арканом не оттащишь: ждет-пождет, пока Любава не выйдет.

- Ну что ты все ходишь? - сердито молвит она.

А Васюта, положив ей ладони на плечи, жарко шепчет:

- Любушка ты моя ненаглядная. Побудь со мной... Люба ты мне, зоренька.

И вот уж Любава оттает, сердитого голоса как и не было. Прижмется к Васюте и сладко замрет на груди широкой. Полюбился ей казак, теперь из сердца не выкинешь. Да и как не полюбить такого добра молодца? И статен, и весел, и лицом красен, и на стенах храбро ратоборствовал. Всем казакам казак!

Уйдут под вербы и милуются. Васюта зацелует, заголубит, а потом спрашивает:

- Пойдешь ли за меня?

- Не пойду, - отвечает Любава, а сама к парню тянется, к сладким устам льнет.

Вскоре не вытерпел Васюта и заявился в новую есаульскую избу. Григорий Солома вечерял с домашними за широким дубовым столом. Васюта перекрестил лоб на божницу, поясно поклонился хозяину и его семье.

- Здоровья вам!

- Здоров будь, Василий. Проходи, повечеряй с нами, - молвил Солома и кивнул Домне Власьевне, чтоб та поставила еще одну чашку. Любава же вспыхнула кумачом, очи потупила. Васюта оробело застыл у порога.

- Чего ж ты, казак? Аль снедь не по нраву?

Васюта грохнулся на колени.

- Не вечерять пришел, Григорий Матвеич... По делу я... Мне бы словечко молвить.

Солома оторопел: казак, видно, и впрямь свихнулся. Когда это было на Дону, чтоб казак перед казаком на колени падал!

- Ты чего в ногах валяешься, Василий? А ну встань! Негоже так.

- Не встану... Не огневайся, Григорий Матвеич... Отдай за меня дочь свою.

Солома поперхнулся, заплясала ложка у рта. Глянул на зардевшуюся Любаву, на жену и вдруг в сердцах брякнул ложкой о стол.

- Да ты что, парень, в своем уме?.. А ну прочь из избы! Прочь, гутарю!

Васюта понуро вышел на баз.

"Из дому выгнал! Не люб я ему... Как же, из домовитых. Я же гол как сокол... Ну, да один черт, не будет по-твоему, Григорий Матвеич. Любаву на коня - и в степи!"

Побрел к вербам. Час просидел, другой, а когда закричали первые петухи, услышал за спиной тихие шаги. Оглянулся. Любава!

- Голубь ты мой!

Кинулась на грудь, обвила шею горячими руками.

- Все-то ждешь. А мне батюшка выйти не дозволил, в горницу отослал. Тайком вышла.

- Увезу тебя, Любавушка. В Родниковскую станицу увезу!.. Ты погодь, за конем сбегаю. Я скоро, Любушка! - Васюта метнулся было к Федькиному базу, но его удержала Любава.

- Да постой же, непутевый!.. Батюшка, может, тебе и не откажет. Строг он, старых обычаев держится. Он хоть и казак, но по-казачьи дела вершить не любит. Ты бы прежде сватов заслал.

- Сватов?.. А не выставит за порог? У меня ни кола, ни двора. Батюшка же твой к богатеям тянется.

- И вовсе не тянется. Просто неурядливо жить не хочет. Уж ты поверь мне, Васенька. Зашли сватов.

- Ладно, зашлю, - хмуро проронил Васюта. - Но коль откажет - выкраду тебя. Так и знай!

Первым делом Васюта заявил о своем намерении Болотникову, Тот в ответ рассмеялся!

- Да ты холостым-то, кажись, и не хаживал. А как же ясырка твоя? Давно ли с ней распрощался?

- Ясырка ясыркой. То нехристь для забавы, а тут своя, донская казачка. И такая, брат, что не в сказке сказать...

- Ужель Любава тебя присушила? А я-то думал, вовек не быть тебе оженком, - продолжал посмеиваться Болотников.

- Все, Иван, отгулял. Милей и краше не сыскать... Да вот как на то Солома глянет? Казак он собинный. Вечор меня из дому выгнал. Ложкой об стол... Ты бы помог мне, Иван.

- Солома - казак серьезный.

Болотников, перестав улыбаться, искоса, пытливо посмотрел на Васюту.

- Давно ведаю тебя, друже. Славный ты казак, в товариществе крепок, да вот больно на девок падок. Побалуешься с Любавой и на другую потянет. А казачка она добрая. Как же мне потом с Соломой встречаться?

- Да когда ж я тебя подводил! - вскричал Васюта и, распахнув драный зипун, сорвал с груди серебряный нательный крест. - Христом-богом клянусь и всеми святыми, что до смертного часа с Любавой буду!

- Ну, гляди, друже. Будь своему слову верен... Дойду до Соломы, но коль откажет - не взыщи. Я не царь и не бог, тут, брат, дело полюбовное.

С раздорским есаулом родниковский атаман покалякал в тот же день. Повстречал его у Войсковой избы.

- Ваську Шестака ведаешь? - без обиняков приступил к разговору Болотников.

- Как не ведать, - хмыкнул Солома. - Он что у тебя совсем рехнулся? На стенах, кажись, без дуринки был.

- Кровь в казаке гуляет, вот и ходит сам не свой. Любава твоя дюже поглянулась, жениться надумал.

Солома насупился, над переносицей залегла глубокая складка, глаза построжели.

- О том и гутарить не хочу. Одна у меня Любава. Нешто отдам за Ваську дите малое?

- Видали мы это дите. Не Любава ли лихо ордынца била?

- Все били - и стар, и мал.

- Вестимо, но Любаву твою особо приметили. А ты - "дите".

- Рано ей замуж, - еще более нахохлился Григорий Солома.

Любил он дочь, пуще жизни любил. Сколь годов тешил да по-отечески пестовал! Сколь от беды и дурного глаза оберегал! Души в Любаве не чаял, был ей отцом, и заступником, и добрым наставником. Часто говаривал:

- Ты, дочка, на Дону живешь. А житье наше лихое, казачье. Сверху бояре жмут, с боков - ногаи и турки, а снизу татаре подпирают. Куда ни ступи всюду вражья сабля да пуля. Вот и оберегаю тебя от лиха.

- А ты б, батюшка, к коню меня прилучил да к пистолю. Какая ж из меня казачка, коль в избе сидеть буду, - отвечала отцу Любава.

- Вестимо, дочка, та не казачка, что к коню не прилучена, - молвил Григорий Солома и как-то выехал одвуконь с Любавой за крепость. Через неделю она вихрем скакала по ковыльной степи. Озорная, веселая, кричала отцу:

- Славно-то как, тятенька! Ох, как славно!

Научил Григорий дочь и аркан метать, и стрелу пускать, и пистолем владеть. Наблюдая за Любавой, довольно поглаживал каштановую бороду.