- Спасибо тебе, родниковский атаман! Спасибо, станишники!
- Ты не нас благодари, а Рязанца. Это он пушки заклепать надоумил, кивнул в сторону пушкаря Болотников.
- И Рязанцу, спасибо!
Васильев снял шапку и поясно поклонился убитым повольникам, лежавшим на земле.
- Дон вас не забудет, казаки.
Затем Васильев осмотрел наряд, проверил, много ли осталось у пушкарей ядер, дроба и пороху.
- Поберегай зелье, Тереха. Нам его и на три дня не хватит. Напрасно не пали.
Рязанец обиделся.
- Я свое дело ведаю, атаман.
- Поберегай! - назидательно повторил Васильев и, взмахнув на коня, поспешил к другим стенам крепости.
Вокруг Раздор на какое-то время установилась тишина. Турки и татары отошли за ров.
Раздосадованный мурза Джанибек решил созвать тысячников и темников на курлатай. Пригласил и Ахмет-пашу, но тот не приехал, а прислал вместо себя чауша.
- Великий и несравненный Ахмет-паша повелел сказать, мурза Джанибек, чтоб ты не ждал его в своем шатре. Паша недоволен твоими воинами, они трусливы, как зайцы. Они не смогли забраться на стены и показали спины презренным гяурам.
Джанибек, не скрывая раздражения, ответил:
- Ахмет-паша не может гневаться на моих воинов. Они лезли на стены урусов, как львы. Ни один из моих джигитов не сомневается в победе. Мы будем в Раздорах! Пока же гяуры находят в себе силы обороняться.
- И не только обороняться, - с ехидцей вставил темник Давлет. - Они перебили капычеев и повредили восемь кулевринов несравненного воина Ахмет-паши.
Издевка была налицо.
"Темник Давлет слишком смел. Когда-нибудь Ахмет-паша отомстит ему за такие слова", - подумал хитрый, осторожный темник Бахты.
- Что передать моему повелителю? - спросил чауш.
- Передай несравненному Ахмет-паше, что я буду продолжать осаду. Зверь хоть и силен, но он начинает истекать кровью. Сегодня либо завтра я добью зверя. И еще передай, чауш. Я хочу, чтоб оставшиеся десять пушек паши все ж разбили стены крепости. Наидостойнейший Ахмет говорил, что его кулеврины разрушали и не такие твердыни. Так пусть же падет и эта крепость. С нами аллах!
Не успел чауш выйти из шатра, как с ковра вскочил темник Давлет.
- Я не хочу больше стоять за Доном! Почему мой тумен должен бездействовать? Зачем я пришел из Бахчисарая? Я хочу брать крепость!
- Твое время придет, Давлет. А пока нам нельзя оголять левобережье. К гяурам может прийти помощь.
- Опять сидеть в шатре?
- Нет, славный Давлет. Сегодня два крыла тумена ты бросишь на Раздоры. Сегодня ночью.
- Ночью?.. Ты хочешь брать Раздоры ночью? - переспросил темник Бахты.
- Да, джигиты! У гяуров пушки, пистолеты и ружья, У них зоркий глаз. Ночью же мы их лишим прицельного огня. Мы подойдем близко к стенам и кинем на деревянный город горящие стрелы. А ворота мы пробьем таранами. Так ли, джигиты?
- Велика мудрость твоя, мурза Джанибек, - растянул в угодливой улыбке тонкие губы Бахты.
"Бахты всегда льстив. Он готов вылизать мурзе пятки", - презрительно подумал Давлет.
А тысячники дружно закричали:
- Велика мудрость мурзы!
- Мы в твоей власти, Джанибек!
Когда над степью воцарилась ночь, татары бесшумно и скрытно приблизились к Раздорам. Они стали от крепостных стен в перелете стрелы. Раздоры замкнулись в плотном кольце ордынцев. Луки их были огромны - в рост человека, стрелы - певучи, длинны и крепки. К древкам стрел татары прикрутили по клочку промасленного войлока. Подле каждого лучника стоял воин-зажигальщик с кремнем и огнивом.
Казаки не спали. Они стояли на стенах и прислушивались к шорохам и звукам ночной степи. Во вражеском стане стояла тишина, и нигде не горели костры; ощущение было такое, будто орда спит мертвым сном.
- Что-то не по нутру мне эта ночь, - проговорил Мирон Нагиба. Левая рука его была перевязана, из раны сочилась кровь, но казак не уходил со стен.
- И мне не любо, - молвил Васюта Шестак.
- Поганые не зря притаились. Они что-то замышляют. Надо глядеть в оба, станишники. Ордынцы коварны, - произнес Болотников.
- И луна, как назло, спряталась. Экая сутемь! - проворчал Емоха. В дневной вылазке он зарубил семерых янычар, но и сам пострадал. Один из капычеев едва не отрубил Емохе голову. Выручил Деня. Он подставил под удар саблю, и турецкий ятаган, соскользнув, отсек Емохе правое ухо.
Теперь над Емохой посмеивался Секира.
- Нонче ты у нас первый казак на Дону. Берегись, девки!
- Это ты к чему? - морщась от ноющей боли, спросил Емоха.
- А все к тому. Наипервейший, грю, красавец ты у нас, Емоха. Безухий, дырявый и к тому ж нос с версту коломенскую. Три дюжины бадей повесить можно. Чем не молодец, коли нос с огурец.
Казаки загоготали, а Емоха треснул Секиру по загривку.
- Язык у тебя не той стороной вставлен, чертово помело! Помолчал бы.
- А че молчать? На язык пошлины нет.
- Вот и бренчишь, как на гуслях.
- А ну тихо, братцы, - оборвал казаков Болотников. - Чуете? Будто сено шелестит.
Казаки насторожились.
- Верно... Шорох идет, - молвил Васюта.
- То орда надвигается. А ну, Васюта, беги к Рязанцу. Пусть из вестовой пушки ухнет, - приказал Болотников.
И в ту же минуту в степи засверкали красные искры, а затем по черному небу полетели в сторону крепости огненные змеи. Их было великое множество тысячи, десятки тысяч огненных молний. Они летели со страшным пугающим визгом.
Многие казаки перекрестились: уж больно жуткий звук издавали стремительно летящие змеи.
- Господи, мать-богородица! - высунувшись из бойницы, очумело вымолвил один из молодых казаков и тотчас, с протяжным стоном, осел на помост. Широкую грудь его пронзила горящая стрела.
- Не высовываться! - гаркнул Болотников.
Емоха попытался было вытянуть из убитого казака стрелу, но она крепко застряла. Обломив конец, он вытащил стрелу со стороны спины. Повольника спустили с помоста на землю.
- У-у, поганые души! - скрипнул зубами Емоха. Погиб один из его дружков.
Секира взял из рук Емохи обломок стрелы и поднес к факелу.
- Эва, - хмыкнул он. - И чего только не придумают, нехристи. Глянь, братцы.
Вокруг Устима столпились донцы. Секира оторвал от обломка маленькую глиняную трубочку и положил на ладонь.
- Свистульки привязывают.
- Ну и ироды. Душу воротит, - молвил Деня, затыкая уши.
- Ниче, привыкай. Басурмане и не на такое горазды, - вставил дед Гаруня.
Стрелы глухо стучали о стены, башни и кровли изб. Многие из них залетали в бойницы, чадили. Едкий дым ел глаза.
Отовсюду послышались крики казаков:
- Избы горят!
- Стены занялись!
- Все на огонь, братцы!
Бросились к бочкам с водой и колодцам. Тушили пожары и дети, и подростки, и казачьи женки.
Всех тяжелее и опаснее было на стенах. Казаки лини воду на тын и попадали под стрелы ордынцев. Раненых и убитых сразу же сменяли другие казаки, стоявшие внизу в запасе.
В кровавом зареве пожарищ донцы увидели, как к Степным воротам наплывает грозным, огромным чудищем таран, подвешенный цепями к длинному бревну. Конец снаряда был окован стальным наконечником.
Казаки выстрелили из пищалей и самопалов, но таран упрямо приближался к воротам: на место поверженных татар тотчас вставали новые ордынцы.
Не помог и Тереха Рязанец: наклонить жерла орудий под самые стены было невозможно.
- То не в моих силах, братцы, - с отчаянием говорил пушкарь. - Не могу кинуть ядра.
Татары, раскачав на цепях орудие, ударили им по воротам; те крякнули, затряслись, осыпались щепой. После пятого удара стальной наконечник пробил ворота на добрых три вершка.
- Проломят, дьяволы! - чертыхнулся Болотников и перебежал с помоста на стрельню, с которой донцы палили из пищалей и самопалов.
- Бревна швыряй! Колоды! - загремел Болотников.
Но и это не остановило татар. Они гибли десятками, но, не мешкая, столько же подбегало к тарану. Головы степняков заняты были лишь одной мыслью - сокрушить ворота и ворваться в крепость. Там за воротами - добыча! Добыча!
