Потылицын натянул на голову шапку с меховой опушкой, пристегнул саблю к поясу и пошел на улицу. В голове его роились радостные мысли:
"Удача сама в руки валится. Эких деньжищ вовек не достать. Полтыщи рублев! То и во сне не привидится. Вот так Федька - тать! Награбил, а таперь деньги на девку швыряет, лиходей. Ужель седни же в руки передаст? Вот то хабар!"
Но сотник вдруг замедлил шаг: голову резанула иная думка:
"А почему седни? Уж не подвох ли?.. От этого злодея всего можно ожидать. Уж не созвал ли к себе разбойную ватагу? Возьмет да и нагрянет на Стрелецкую избу".
Потылицын и вовсе остановился. А до Воеводского терема рукой подать, не повернуть ли вспять?
- Чего встал-то, Лукьян Фомич? - с улыбкой вопросил Викешка, поддергивая малиновые порты.
- Чего?.. Да в животе что-то свербит. Никак после грибков крутит, страдальчески скорчился сотник, а сам цепко, настороженно окинул взглядом воеводские хоромы.
- Ниче, пройдет, Лукьян Фомич. Плеснешь чарку - и полегчает.
- Полегчает ли... Воевода в тереме?
- В бане был. Да вот холоп со двора. Спросим.
Навстречу брел рыжий, ушастый детина в дерюжном зипуне. Глаза веселые.
- Погодь, милок, - остановил детину сотник. - Где ноне воевода?
- В мыльне парился. Да, поди, уж в покои пришел, - позевывая, ответил холоп и шагнул дальше.
Сотник поуспокоился: ежели воевода в бане, то ничего худого он не замышляет. Да и на подворье улежно: ни стрельцов, ни казаков, ни оружной челяди.
Сотник приосанился и неторопливой, грузной походкой направился к терему. Викешка проводил его до самых покоев, услужливо распахнул сводчатую дверь.
- Воевода ждет, Лукьян Фомич.
Сотник пригнул голову и шагнул за порог. В покоях ярко горели восковые свечи в медных шандалах. В красном углу, под киотом, развалился в дубовом резном кресле Федька Берсень; подле на лавке сидели Болотников и Шестак.
- Здравия те, воевода, - с легким поклоном произнес Потылицын. - Звал?
- Звал, сотник... Однако проворен ты.
- Радею, воевода. Дело-то у тебя нешутейное, - льстиво промолвил Потылицын.
- Нешутейное, сотник... Веселое дело.
Берсень говорил тихо и вкрадчиво, протягивая слова; глаза его смотрели на Потылицына в упор.
- Помогу, порадею, - вновь заугодничал сотник.
- Да уж будь другом, порадей, порадей Лукьян Фомич. Горазд ты на службу, ни себя, ни людей не щадишь.
- Не щажу, воевода, - по-своему истолковал Федькины слова Потылицын, продолжая стоять у порога.
- Вот и я о том же... Пятунку Архипова, донца моего верного, пошто сказнил?
Потылицын так и обомлел. Ведает! Федька Берсень все ведает!.. Но откуда? Кто донес о Пятункиной казни?
- Какой Пятунка?.. О чем речь твоя, воевода? - прикинулся простачком сотник.
- Не петляй! - резко поднялся из кресла Берсень. - Не петляй, дьявол! Хотел в клетке меня к царю доставить. Не быть тому!
Потылицын побагровел, понял, что угодил в Федьки и капкан, но страха не было, одна лишь лютая злоба вырвалась наружу.
- Тать, разбойное семя! Не миновать тебе плахи!
Выхватил саблю. Обнажил саблю и Федька. Метнулись с лавки Болотников и Васюта.
- Не лезь! - закричал им Федька. - Сам расправлюсь!
Звонко запела сталь, посыпались искры. Федька и сотник сошлись на смертельную схватку, но она была недолгой. Сильный, сноровистый, привычный к бою Берсень рассек Потылицына до пояса.
- Это тебе за Пятунку, - гневно бросил Федька, вытирая о ковер окровавленную саблю. - Куда его други?
- В присенок, - подсказал Болотников.
Крикнули Викешку, тот за ноги выволок тело Потылицына из покоев. Федька вложил саблю в ножны и глянул на Болотникова.
- Удалось, друже. А теперь, выходит, в набат?
- В набат, Федор! Посылай Викешку на звонницу.
Вскоре над крепостью поплыл частый, тревожный гул. Весь город сбежался к воеводской избе.
Федька выехал к народу, снял шапку, поклонился на все стороны, промолвил:
- Беда, служилые! Известились мы, что на крепость движется орда. Поганые прут на засеку. Так мы их встретим! Те стрельцы, что со мной прибыли, айда в Поле. Седлайте лошадей и одвуконь за город! Остальным быть в крепости и готовиться к осаде. Побьем басурман, служилые!
- Побьем, воевода! - дружно откликнулись ратники.
Прихватив с собой Агату, казну и оружие Федька Берсень выступил со своими "стрельцами" в Дикое Поле.
- Вот и вновь на просторе, - обнял Федьку Болотпиков.
- Изворотлив ты, друже, - рассмеялся Берсень, крепко стискивая Ивана за плечи.
Донцы с песнями ехали по степному раздолью.
ГЛАВА 7
ГОДУНОВ И ПОВОЛЬНИКИ
Известие о татарах и приезд государева посланника всколыхнули Раздоры. Казаки толпились на майдане, у кабака, выплескивая:
- Выдюжим ли, станишники, в крепости? Хан-то всей ордой собирается. Не лучше ли в степь податься?
- И в степи не упрячешься. Выдюжим! Поганые города осаждать не любят. Не взять им Раздор, кишка тонка!
- А что как московские воеводы с полками не подойдут? Плевать им на голытьбу. Что тогда?
- Выдюжим!
- А жрать че будешь? Хлеба-то у нас с понюшку, кабы волком не завыть.
- Верна! Голодуха на Дону. Царь хлебом одних лишь служилых жалует. Им - и хлеб, и зелье, а донской вольнице - дырку от бублика. Сиди по станицам и подыхай!
- И подохнем! Слышали, что царев посол болтал? Крымца не задорь, под Азов за рыбой не ходи, на Волгу за зипунами не ступи.
- То не царь, братцы. То Бориски Годунова дело. На погибель вольный Дон хочет кинуть. Пущай-де казаки велику нужду терпят, авось они о воле забудут да к боярам возвернутся.
- Не выйдет! Не хотим под ярмо!
- Не отнять нашу волю!
Расходились, закипели казачьи сердца. Ропот стоял над Раздорами. Атаман Богдан Васильев насупленно крутил черный ус; боярин Илья Митрофанович Куракин испуганно выглядывал из атаманского куреня и сердито тряс бородой.
Болотников и Берсень бродили по Раздорам, слушали речи донцов и кляли Годунова. Лица их были дерзки и неспокойны.
- Уйду из Раздор. Соберу гулебщиков - и на Волгу. Будет у нас и хлеб и зипуны. Пойдешь со мной? - спросил Берсень.
- Пошел бы, Федор, да ноне не время. Допрежь с татарами надо разделаться. Позову свою станицу в Раздоры. Здесь нам с погаными биться. Как круг порешил, так и будет, - ответил Болотников.
- Твоя правда, друже: не время. Помешали поганые моей задумке, но и с Васильевым мне воедино не ходить. Кривая душа в нем, на Москву оглядывается. Не зря, поди, Куракина у себя укрыл. Есть же особый двор для послов, так нет, в свой курень упрятал.
С майдана послышался зычный возглас:
- Казаки! Струги с Воронежа!
Казаки шустро побежали к воротам.
- Что за струги? - спросил Болотников.
- Наши, раздорские, - пояснил Федька. - Послали пять стругов за хлебом и солью. Царь-то нам уж три года ничего не присылает. Авось чего и добыли донцы.
Оба заспешили к воротам. Миновав башню и водяной ров, оказались на невысоком обрывистом берегу.
- Два струга?.. А где ж остальные, братцы? - воскликнул матерый казак Григорий Солома.
- Ужель отстали? Но донцы врозь не ходят, - вторил ему повольник с турецким пистолем за поясом.
- И казаков мало... Едва гребут. Нешто опились, дьяволы!
Струги все ближе и ближе, и вот они медленно подплыли к берегу. Гребцы подняли весла, и вышли на палубу. Носы казаков завешаны окровавленными тряпицами. Один из Донцов, ступил вперед, сорвал тряпицу, обнажив обезображенное лицо.
- Полюбуйтесь, братцы! Полюбуйтесь на наши хари!
Сорвали тряпицы и остальные гребцы. Раздоры загудели:
- Да какие ж собаки вам ноздри рвали?
- Кто посмел казака обесчестить?
- То злое лихо!
Прибывшие казаки высыпали на берег. Федька Берсень, растолкав толпу, подошел к рослому саженистому в плечах повольнику; тот был старшим в хлебном походе.
