Сергей Залыгин

Ирунчик

маленькая повесть

В отделении сосудистой хирургии проходила утренняя пятиминутка. Сосудистая хирургия в принципе, привилегированное отделение, таким оно и открылось лет шесть-семь назад, но привилегий не получилось, оно стало просто-напросто "второй хирургией", именно второй, отделением травматологии. Сюда "скорая" сваливала бомжей, обитателей свалки, случайных проезжих с близлежащего вокзала.

Зав. отделением доктор Хомин, высокий, еще не старый и хорошо сложенный мужчина, не обладал, однако, бойцовскими качествами: он не мог завернуть обратно коляску с больным, даже если все койки и в палатах и в коридоре были заняты. Мало того, он самолично (правда, вместе с сестрой -хозяйкой) ходил к главврачу и на склад больницы и выпрашивал, и требовал, и устраивал скандалы: почему нет наволочек и простыней? Почему бинтов нет? Лекарств нет? Почему ничего нет?

Пятиминутка заканчивалась, доктор Хомин, усталый ночь провел в операционной с двумя тяжелыми больными (один из них умер), на обходе не был и теперь судорожно зевал, хотя был до крайности возбужден. Он будто бы куда-то ужасно торопился, а в то же время никак не мог пятиминутку закончить и зло спрашивал:

Голубятникова как?

Хомин прекрасно знал, что фамилия больной Голубева, но почему-то назвал ее Голубятниковой.

Доктор Несмеянова отвечала, что у больной Голубевой побледнела левая нога: гангрена.

Очень может быть, никакой неожиданности очень может быть... А Сивков?

У Сивкова черное пятно на правом бедре. Наверное, гематома. Хотя могут быть и запущенные пролежни. Не исключено.

Хорошего мало. Мало хорошего! комментировал Хомин, как бы заканчивая пятиминутку, но тут ни с того ни с сего высунулась, всегда очень сдержанная, очень деловая, старшая сестра Колосова (по имени Ирунчик) и, всхлипывая, проговорила:

Невозможно работать. Невозможно работать без бинтов. Без наволочек, без простыней!

В отделении была молчаливая договоренность: ничего от доктора Хомина не требовать, беречь доктора Хомина, но тут Ирунчик, сорвавшись, заревела в голос. С ней такого еще не бывало.

Собственно, отделение держалось на плечах троих: доктора Хомина, доктора Несмеяновой и еще Ирунчика, все остальные врачи и сестры приходили, хватались за голову: "Ад!" и уходили. Куда-нибудь. Все равно куда.

При том, что в городе была жуткая безработица и редко где выплачивали зарплату...

Доктор Хомин сорвался, сестра Колосова сорвалась, все притихли, боясь общего срыва. Исправить положение могла только доктор Несмеянова. Очень нервная, она умела успокаивать других и к тому же была влюблена в Хомина. Не без взаимности...

Красивая, с продолговатым, изможденным лицом, она встала и, улыбаясь, сказала:

Хоть убейте, не понимаю, что происходит. Что у нас произошло? Ничего не произошло: простыней как не было, так и нет. И с бинтами та же история. И с лекарствами. И со всем на свете. Оттого, что мы заревем в голос, ничего не изменится. Ты, Ирунчик, это лучше всех знаешь и вдруг?!

Доктор Несмеянова была серьезным врачом и очень скромным человеком. У нее в роду был академик Несмеянов, на весь мир знаменитый химик, президент Академии наук СССР, так она ужасно стеснялась этого родства, скрывала его и смущалась, если кто-то, знакомясь с нею, спрашивал: "А вот Несмеянов Александр Николаевич, он как? Не родственник ли вам?"

Что же касалось ее отношений с Хоминым, тут не было ничего удивительного: Хомина любили все, потому и позволяли ему время от времени срываться, а сорвавшись, говорить глупости.

Доктор Хомин был человеком высоким и сутулым, с седыми космами и неухоженной бородкой, с выступающими из впалых щек скулами, но вся эта ничем не примечательная внешность почему-то говорила: Хомин доктор. И еще раз доктор.

Так или иначе, Несмеяновой удалось успокоить коллег, доктора Хомина прежде всего. Правда, он еще сказал:

И что это больная Голубятникова от нас требует? Без конца требует? Или хочет перевестись в правительственную больницу?

Она просит переменить ей бинты. А бинтов нет, еще раз всхлипну ла Колосова-Ирунчик, но всхлипнула как бы в заключение, сняла вопрос.

Доктор Хомин зевнул раз, другой, третий и сказал:

Ладно. Расходитесь. Может, куда-нибудь пойдете, где молодым бабам хорошо платят?

Никуда мы не пойдем, молодые и не очень, сказала Несмеянова. Никуда! Потому что мы все вас очень любим.

Врачи и сестры ушли, Хомин положил голову на стол и захрапел.

Только Хомин уснул случилось ЧП: украли две совершенно новых простыни. Из тех, что Хомин на днях лично вытребовал на складе. Виновной оказалась сестричка Молина молоденькая, неопытная, она на свой рабочий столик в коридоре положила эти простыни, а тут кто-то срочно вызвал ее в палату. Вернулась минут через пятнадцать простыней на столике нет, пусто.

Она, конечно, плакать. А что толку? Ничего из ряда вон выходящего, в больнице воровали все кусочки вонючего хозяйственного мыла из умывальника, чашки, ложки, тарелки. Выписываясь, больной норовил унести наволочку или полотенце. Воры по сути своей, они уже давно не считались ворами, а были как все и все одинаково отвечали на упреки: "А что такого? Начальники не воруют, что ли? Миллиардами! А тут подумаешь наволочка! Почему им там можно, а нам здесь нельзя?"

Хомина по этому случаю будить не стали, постеснялись. Вот уж, думали, проснется, тогда и скажем. Может быть, даже и не сегодня завтра скажем. Впрочем, завтра тоже не хотелось бы: Хомину предстояли еще две тяжелые операции.

* * *

В седьмой палате лежал Попов среднего возраста человек, с проломом черепа.

Врачи и все та же Несмеянова так и не могли от него добиться, кто и чем проломил ему голову. Попов отвечал:

По пьянке, должно быть.

Ирунчик относилась к Попову настороженно: вот она позволила себе психануть на пятиминутке, а Попов, казалось ей, из психования не выходил. Он лежал молча, громко вздыхая, а если начинал говорить, то ни к кому конкретно не обращаясь:

Сволочное государство!

Всех перерезать в самый раз!

Пропади все пропадом. Чем скорее, тем лучше!

И дальше, дальше в том же духе и с тем же остервенением. Притом он все время сильно икал.

Ирунчик не удивилась бы, если бы Попов оказался психически больным. Ей казалось, что и доктор Хомин думает о том же. Он подсаживался к Попову и пытался завести с ним разговор на какую-нибудь тему о том, например, где и чем тот занимался, пока был здоров. Больные любили, когда кто-то интересовался их жизнью, Попов, однако, на все вопросы талдычил свое:

Сволочное государство!

А однажды вышел на середину палаты, на свободный от кроватей пятачок, и начал такую речь:

Народ ик! Мы сколько еще ик! будем терпеть? Над нами издеваются, как над скотинами, день и ночь, а мы ик! молчим и молчим! Айда все на городскую администрацию. Ик! Выйдем, провозгласим, и к нам присоединятся массы, и мы пойдем и камня на камне не оставим все порушим, всех перебьем! Ик! Займем ихние места! Я лично во весь голос объявляю себя президентом! Да здравствует искра ик! Бросим искру, а из нее обязательно возгорится пламя на всю Россию. И пойдет пожар, и пойдет, а я ик! как президент клянусь перед народом вести дело честно и правильно. Вперед с красными знаменами! Ик! Все след в след за новым президентом.

С коек Попова подначивали:

Давай, Попов! Давай высказывайся от души, а не как-то вкось-вкривь!

Да здравствует президент Попов!

Попов, седой уже, тощий и пучеглазый, икая, крыл дальше:

Нынешнюю олигархию в пропасть. Ик! Из коей и выползти невозможно! А то дак на вешалку! Учителя объяснят детям, что и как и почему произошло, почему народ восстал.

Кое-кто пытался утихомирить скандалиста:

Заткнись, Попов! Или в морду хочешь?