Дальше - больше, дальше - больше Голубев распалился, вот уже стална классиков наступать, теснить их по левому борту катера, высказываяим все свои подозрения и упреки:

- Вы что явились-то? Не иначе с целью выяснить условия своего бессмертия? Дескать, нынешние поколения того гляди передохнут, я хочусказать - отдадут души Богу, а кто же нас будет помнить? Некому нас будет помнить! Это вас беспокоит? Вам хорошо было в свое время умирать -сегодня умрем, а завтра восстановимся в памяти потомков! А нам, потомкам,каково? Нам перспектива не маячит. Знаете, чем все это попахивает?Злостным эгоизмом это попахивает!

Кто-то из классиков, кажется Василий Васильевич Докучаев, попробовалбыло Голубеву сказать: "Я бы вас просил..." Голубев этого допустить не мог:

- Как будто в конце прошлого, в начале нынешнего века вас, уважаемые, никто не предупреждал? Как будто о грядущей катастрофе ПетрАркадьевич Столыпин ничего вам не говорил? Константин Леонтьев, философ, не вам ли внушал: России социализма не миновать, но это еще не всябеда, вся будет, когда она из социализма начнет выходить! Ну? Примолкли?В то время ушами хлопали, чистенькой географией занимались, а нынче -в прокуроры? Не выйдет! Владимира Ивановича Вернадского среди вас нетли? Он советской действительности хватил, он и об атомной энергии писал, он в советское же время и ноосферу придумал, может быть, он на все ваши вопросы лучше меня ответит? Поточнее?

Владимира Ивановича Вернадского на борту служебного катера неоказалось. Голубев снова присел на ящик, с которого вскочил в пылуполемики, и сказал:

- Примолкли? А я вас слушаю... Ну-ну?..

Ответа не последовало, а когда он глаза открыл, никого из классиковгеографии на катере уже не было: два матроса, два эксперта, старшина катераза рулем, Голубев на ящике из-под водки - вот и весь народ. Катер стоялна якоре, два матроса брали пробу, два эксперта на матросов смотрели. Тихобыло. Было очень тихо и очень мерзостно. "Господи! - думал Голубев. - Дочего же мерзостно! До чего я опустился, если с Воейковым не нашел общегоязыка! Если предал, если подставил великого Вернадского! Если не встал наколени перед Менделеевым, а Семенову-Тян-Шанскому не подал руки! Еслинахамил лично Пржевальскому! Откуда во мне такое хамство?! И зачем яплыву по реке Припять, заранее зная, что данные этой (сотой по счету?)экспертизы никому не нужны, ничего не изменят, только какому-то чиновнику помогут отчитаться в "проделанной работе"? Надо с этим делом кончать!Умереть надо, вот что, - догадался Голубев. - Умереть раз и навсегда, безовсяких там царств небесных, без перевоплощений души, так, чтобы и следане осталось!"

Не надо, не надо Голубеву перевоплощаться в душу счастливого человека,в душу слона или собаки. Человеческое население Земли возрастает чуть лине на миллиард за каждые десять лет, значит, и умирает людей в абсолютныхцифрах все больше и больше, значит, за собачьими душами огромная иблатная очередь, наверное, предварительная запись, он же, Голубев, за своюжизнь в очередях настоялся, назаписывался - хватит! И бесполезно: душа ниодного толкового животного не захочет в Голубеве поселиться, в себеголубевскую душу поселить, на этот счет у него было доказательство.

В комнате его жены Татьяны над ее кроватью висел фотопортретобезьяны орангутанг, кажется, был, большая голова и глаза умные, у людей таких глаз не бывает. А почему бы обезьяне быть глупой? Глупую, ее сразубы съел какой-нибудь леопард. К тому же она ведь не сделала ничего лишнего ни для себя, ни для природы, она готова жить в природе в бессчетныхпоколениях, а природа готова создать необходимые условия для существования всех ее поколений, нет у обезьян и ничего несделанного, это прекрасно. Несделанное присуще только человеку - даже в большей мере, чем сделанное и достигнутое. Зачем обезьяне такая обуза?

Голубев останавливался около фотопортрета над Татьяниной кроватью,смотрел, всматривался. Татьяна спрашивала:

- Очень красивая? Хочешь повесить у себя такой же? У меня естьпортрет не хуже.

Голубев отказывался - не надо! - но признавался:

- Кажется, что не люди должны воспитывать обезьян, а обезьяны людей. Пусть люди выступают в цирке и показывают обезьянам свою сообразительность.

Татьяна смеялась:

- Ну какой из тебя циркач?

Татьяне - что? Она экологом не была, природным человеком себя невоображала, растила Алешу с Аннушкой, и только! Татьяна в свое времяГолубева просила: давай заведем собачку? Голубев наотрез: не надо! Так и невырастил в своем доме ни таксы, ни сеттера, ни пуделя, ни дворняжки какой-нибудь, так что прав у него на собачье сердце правда что никаких, на собачью душу - тем более, не потому ли он, вместо того чтобы продуктивно контактировать с классиками географии, по-совковски разругался с ними?Вдрызг разругался! И возникла в нем пустота, которая возникает только изнеразрешимых противоречий, а еще из ненависти к самому себе: вот уждрянь так дрянь! Но ведь и классики тоже хороши - не смогли загнать егов угол, спустить со старикашки штаны и хорошо выпороть! Никто даже невозразил, не крикнул: "Замолчи, сопляк! Восьмидесятилетний!"

Он бы не замолчал, но объяснился бы: "В нынешнем мире мы говорим: атомная катастрофа! Атом, видите ли, перед нами виноват - не хочетрасщепляться! Не верьте! Это катастрофа человеческого мышления: человеккак целое расщепляется на множество своих собственных цивилизованныхпотребностей - и все дела! Вылезает из собственной кожи - и все дела! Нерасщепить атом ему, видите ли, никак нельзя!"

Голубев сидел на ящике из-под водки - о-о-о! а-а-а! о-о-о! а-а-а! -вдыхал-выдыхал липкий воздух, насыщенный всеми ядами, которые он всюжизнь каким-то образом ухитрялся не вдыхать. Мешанина в голове, как усамого-самого современного перестроечного человека, - и самоуничижение,и страсть к сварам, и низвержение авторитетов, и тоска по ним. Вдругпромелькнула тоска по Евклиду - Евклид полагал, будто параллельные линии пересекаться не могут, за ним и классики русской географии так жеполагали: существование человека никогда не пересечется с существованиемприроды.

Пересеклось. Не кто-нибудь, а Николай Иванович (опять Иванович!)Лобачевский (1792 - 1856) создал неевклидову геометрию, доказал: могут.Доказал: природа пространства - это совсем не то, что понимал Евклид.

Именно в такой стране, как Россия, и должна была возникнуть геометрия Лобачевского с пересекающимися параллелями. Больше негде было такой геометрии-географии возникнуть.

Так что фантазируй не фантазируй - дело ясное: надо кончать. Начиналгидролог Голубев на Оби, в заколдованном створе Ангальского мыса, кончаетна отравленной Припяти - логика!

Эпизод за эпизодом, эпизод за эпизодом, но ведь какой-то обязательнодолжен быть последним?!

Голубеву к его судьбе в свое время, в Боткинской больнице, былоприбавлено тридцать - куда больше-то? Зачем ему еще один, два, три,четыре, а то и пять? Одним словом, решение было окончательным, а разтак - легче стало Голубеву, недаром же говорится: подписано - и с плечдолой!

Вернулся Голубев в Москву после Припяти. Татьяна - совсем старушка, согнулась в три погибели, но по-прежнему хлопотливая, спросила:

- Ты приехал?

- А ты как думала? Не приеду?

- Я так не думала, - замахала Татьяна руками и стала рассказывать, насколько повысились в Москве цены за время его отъезда.

- Дети не звонили?

- Аннушка звонила. У нее все в порядке, она новый фасон платьяпридумала. Вечерний. Строгий...

- Строгий? На строгости нынче далеко не уедешь. Алешка звонил?

- Алеша, ты же знаешь, все еще во Франции. Лекции читает. Оченьуспешно. По ядерной физике.

- Он так тебе и сообщил - очень успешно? По ядерной?

- А зачем мне сообщать? Я и сама прекрасно знаю!

- Я спрашиваю: звонил или не звонил Алешка?

- Не звонил.

- Так бы и сказала.

- Так и говорю.

В тот же день Голубев приступил к наведению порядка в своих бумагах.Дело-то, в общем, безнадежное - бумаги Голубева, как только они у него появились, неизменно пребывали в ужасном беспорядке, и он не знал, как иначе может быть: заведешь для бумаг папки по темам, пронумеруешь - вторая, третья, двадцатая, но бумаги по большей части такие, что каждую в зависимости от содержания можно положить и в первую и в двадцатую папку.