За Квачом давно закрылась дверь, а Ванжа все еще сидел неподвижно, смотрел в окно, за которым подкрадывались сумерки. На ветке, как раз против открытой форточки, сидел воробей, ветка качалась, похоже было, что серый озорник умышленно раскачивает ее.
Гринько проследил за взглядом Ванжи.
- У одного мужика горит дом, - сказал он. - Его спрашивают: "Иван, что ты себе думаешь? Дом же догорает!" - "Как раз об этом, дурень, и думаю, отвечает мужик. - Не будет стрехи, где ж воробьи от дождя станут прятаться?"
- Иди ты, Гриня, к чертям! - устало сказал Ванжа. - Ты когда-нибудь бываешь серьезным?
Широкая спина младшего лейтенанта застряла между косяками двери.
- Бываю, Вася, бываю. И сейчас серьезный, как никогда, - Гринько обернулся. - Просто мне не нравится, что ты скис. Хочешь, я с тобой останусь?
Ванжа молчал. В голове гудело. От усталости, от мыслей - путаных, навязчивых, болезненных.
3
Солнце еще не успело заглянуть в окна, когда майор Гафуров повез жену в родильный дом. Всю дорогу, пока машина спускалась с Казачьей горы, где жили Гафуровы, вниз к Днепру, придерживал жену за плечи, ворчал в стриженый затылок сержанту Савицкому:
- Да не гони так, чертов сын! Всю душу вытряхнешь.
В приемном покое Зинаиду встретили как старую знакомую и сразу куда-то повели. Гафуров только и успел махнуть вслед рукой, потоптался немного и вышел на улицу. Как всегда в таких случаях, ему казалось, что он забыл сказать жене что-то важное.
- Все будет ол райт, товарищ майор! - весело крикнул Савицкий, нажимая на стартер. - Зинаиде Федоровне не впервой...
- Зеленый ты еще, - сказал Гафуров. - Такое дело всегда как впервые. Поезжай в райотдел!
Всходило солнце. Ослепительно вспыхнули в его лучах окна домов, будто кто-то одним махом на всех улицах включил свет. Промчался навстречу транзитный автобус, мелькнули за стеклом сонные лица. На железнодорожном мосту через Днепр, невидимый отсюда, гремел поезд. По тротуару в том же направлении, куда они ехали, шел офицер милиции.
- Еще одному нынче не спится, - сказал Савицкий, ловко, одной рукой прикуривая сигарету. - Утренний моцион укрепляет ноги, обостряет нюх. Товарищи, берите пример с лейтенанта Ванжи!
- Ну, ну, - недовольно буркнул Гафуров. - Останови. Куда так рано, лейтенант?
Ванжа козырнул.
- А вы откуда, товарищ майор, если не секрет?
- Секрет. Женишься - будешь знать, куда мужья жен возят. Садись, подброшу.
- Поздравляю, - сказал Ванжа.
- Не говори гоп, пока не перескочишь. Да и не меня поздравлять. Нам никогда не понять ни мук, ни счастья материнского. - Гафуров был переполнен нежностью к Зинаиде и охотно бы рассказал, какая она необыкновенная женщина, работящая да ласковая, но стеснялся. - Ты давай, давай, Савицкий, некогда нам судачить. Или задремал?
- Такое скажете, - обиделся сержант. - Ну что ж, поехали - так поехали. Только куда спешить? В райотделе, кроме дежурного, разве что тетя Прися.
- Мне бы твои нервы, - сказал Гафуров. - Долго будешь жить.
Улицы просыпались. На трамвайных остановках толпились рабочие первой смены; около магазина "Дары полей" с тракторного прицепа выгружали свежие овощи; по Парамоновской топала сапогами колонна курсантов военного училища.
- Панин скоро вернется?
Ванжа пожал плечами.
- Застрял капитан, - сказал Гафуров. - Ты вот что... Мне доложили, что ты вертелся около трикотажной. Не перебегай дорогу, у меня там свои интересы.
- Но, товарищ майор...
- Никаких "но". Пока что ни шагу на фабрику без моего согласия. С Очеретным я договорюсь.
4
Тетя Прися обладала незаурядным талантом создавать в служебных кабинетах домашний уют. Казалось, она была рождена для того, чтоб размещать телефоны, календари, пепельницы, корзинки именно так, чтоб и глазу было приятно, и рукам удобно.
Следователь Ремез, искренне ценя способность уборщицы, однажды сделал ей комплимент:
- Вы, тетя Прися, прирожденный дизайнер.
- И чего бы ругался, - обиделась тетя Прися. - А еще офицер!
К Ванже она относилась с особым дружелюбием, может, потому что он не курил, а цветы, которые тетя Прися приносила с собственного огородика, в его комнате не вяли по нескольку дней. Сегодня в "теремке" рядом с телефонами сияли желтыми глазками ромашки.
Лейтенант наклонился, касаясь усами белых лепестков, понюхал. Ромашки не пахли. Достал из ящика папку, в которой только и было, что несколько бумажек, перечитал показания Квача, записанные почти каллиграфическим, буковка к буковке, почерком Гринько, в поисках не замеченной ранее мелочи. Бывает, что брошенное в разговоре слово минует ухо и только потом, зафиксированное на бумаге и сопоставленное с другими, вдруг привлечет внимание. Оно не торопится открыть свой тайный смысл, но нередко становится отправной точкой для создания рабочей версии. "Для человека с аналитическим складом ума, - говорил капитан Панин, - одна-единственная зацепка - ключ к шифру".
Нет, не было в показаниях Виталия Гавриловича Квача никакой загадки, и все, что он рассказал вчера вот здесь, за этим столом, взволнованно поблескивая стеклышками пенсне, лишний раз указывало на Яроша. Следовательно...
"Ты заинтересованное лицо, боишься потерять объективность. А кто еще не так давно утверждал, что перед истиной должно отступать все? Хочешь умыть руки? Тогда беги к Очеретному, скажи: я люблю Нину, эмоции затуманивают разум, поручите вести расследование кому-нибудь другому. Самая безопасная позиция - в стороне!"
Ванжа гневно бросил коричневую папку в ящик, в который раз посмотрел на часы. Заставил себя выждать, пока стрелки покажут ровно девять, и поднял трубку:
- Товарищ Савчук? Лейтенант Ванжа.
- Вы пунктуальны. Но порадовать вас не могу. Оператор ходил к Ярошам. Пленки нет. Впрочем, - голос в трубке дышал холодком, - возможно, именно это вас и обрадует.
- Может, плохо искали?
- Не знаю, не присутствовал. И вообще, знаете, рыться в чужих вещах...
- Жаль, - сказал Ванжа. - Извините за беспокойство.
Не хотелось вешать трубку, но и говорить с Савчуком больше было не о чем. Пленки нет. Так была ночная запись или это выдумка Яроша?
В коридорах звонко отдавались шаги, звенели ключи, скрипели двери - в райотделе милиции начинался рабочий день. Через час пришел Гринько, сверкнул белоснежными зубами:
