Для ума не глубокого такое далекое сопоставление навряд ли было бы возможным, не говоря уже о том, что никто бы не стал терять сознание от мысли, пусть даже и весьма неожиданной и очень непривычной и дерзостной. Но ведь Кирик принадлежал к умам необычайным, в этом был убежден прежде всего он сам, поэтому так легко умел удивлять и даже поражать самого себя, вплоть до потери сознания.

Маркерий хотя и привел Кирика в сознание, сам тоже еще не мог похвалиться избытком сил, потому и не рассказал толком, что с ним стряслось в Козельске, но Кирику не очень и хотелось расспрашивать юношу. Он теперь жил только своим неотступным намерением, а для этого он должен был как можно скорее спрятать где-нибудь Маркерия, и даже не спрятать, а запереть, и броситься изо всех сил к игумену. Ведя коней в поводьях, они добрались до обители, и тут Кирик не пустил юношу в конюшню, - почему бы в самом деле этот изрубленный человек должен был валяться среди тварей бессловесных? - а повел Маркерия в деревянную монастырскую башню неподалеку от конюшни, там было сухо, уютно, Кирик положил раненого на деревянной скамье, пообещал принести ему еду, и одежду, и воду, суетливо, с непривычной для него торопливостью вертелся вокруг юноши, быстро спустился вниз по скрипящей лестнице, закрыл тяжелую наружную дверь, заперев ее еще на дубовый засов, на что Маркерий и не обратил особого внимания, потому что не хотелось ему, чтобы кто-нибудь заглянул сюда и увидел его слабым и немощным.

Однако долго довелось ждать Кириковой воды и пищи, так долго, что Маркерий даже уснул и проспал до утра, а монаха все не было. Маркерий спустился вниз, подергал двери, попытался выбраться на волю - не вышло. Он с трудом взобрался на самую верхушку башни, посмотрел вниз сквозь щели очень высоко, чтобы прыгать, да еще и в его состоянии.

Снова ждал с нетерпением и потихоньку проклинал Кирика, который либо забыл о нем за своими молитвами, либо замыслил что-то недоброе.

Кирик же тем временем сидел, запершись с игуменом в келье. Он вбежал к игумену, запыхавшийся и обезумевший, попросил покрепче запереться, чтобы никто не вошел и не подслушал, и только после этого начал таинственно и многозначительно:

- Прославить можем свою обитель, игумен.

Игумен сидел на деревянном твердом топчане, чесал по обыкновению свое чрево под длинной сорочкой, зевал.

- Она и так славна.

- Чем же? - всплеснул руками Кирик. - Разве лишь конями?

- А хотя бы и конями? Конь - тоже божья тварь.

- Грех такое молвить.

- Вот уж и грех! Ты вот перечел такое множество книг, быть может, даже больше патриарха Фотия, а кто тебя знает? Только нам надоедаешь со своими словесами - вот и все. А обо мне повсюду ведомо. По всей земле. Потому что ни у кого таких коней не купишь, как у меня.

- Обитель должна иметь своего святого, - степенно сказал Кирик, святого, игумен.

- Где же ты его возьмешь? Святые на торжище не продаются.

- Имею уже.

- Где же он?

- Тут, у нас.

- Знаешь что, отче, - зевнул игумен, - ты, видать, съел что-нибудь не такое или выпил, хотя и не пьешь ведь ничего, кроме чистой воды.

- Имею святого, - упрямо продолжал Кирик, - и готовую притчу о нем тоже имею.

- Какую же?

Игумен и дальше продолжал чесать свой живот, и Кирик, чтобы не смотреть на такое святотатство, закрыл глаза и заговорил с приглушенной торжественностью:

- Свершилось сие тогда, когда злочестивый хан Батый пошел на Русскую землю, мучил христиан, сжигал церкви и монастыри, проливал безвинную кровь, разрушал города и пленил их. Он явился со своими полчищами и встал в тридцати поприщах от Смоленска.

- Дальше не пошел, потому что пришлось сворачивать в Козельск, хмыкнул игумен, - а ежели бы не козляне, добрался бы он и до нас, грешных.

- К игумену Печерского монастыря, - не слушая своего наставника, продолжал Кирик, - явилась богородица и сказала: "О человече божий, поскорее изыди к тому месту, где молится у тебя угодник мой Маркерий, и рци ему: зовет тебя божья матерь".

Игумен перестал чесаться, разинул рот, уставился глазами в Кирика и переспросил:

- Это обо мне? И о нашем Маркерии?

Но Кирик не слушал и глаз не открывал, бормотал будто сквозь сон или в опьянении:

- Игумен выполнил повеление богородицы. Богомудрый Меркурий пошел в обитель.

- Богомудрый! - воскликнул игумен. - А что за Меркурий? У нас ведь Маркерий был!

- Пошел в обитель, - не унимался Кирик, - и тут увидел богородицу, сидевшую на золотом престоле с Христом в недрах своих и окруженную ангельским воинством.

Игумен молчал теперь, ибо все, что говорил Кирик, словно бы и на самом деле было, и он был тут игуменом, и юноша Маркерий (или там Меркурий, как переиначил велемудрый инок на свой книжный манер), и даже икона в церкви монастырской в самом деле такая стояла: богородица на золотом престоле с Христом в недрах своих, а вокруг - ангельский чин. Что же дальше? А дальше было вот что.

- Меркурий с величайшим благоговением и страхом упал к ногам божьей матери, тогда она восставила его от земли и сказала: "Чадо мой Меркурий, избранник мой! Посылаю тебя, иди скорее, избранник мой! Посылаю тебя, иди скорее, сотвори отмщение крови христианской, иди одолей злочестивого царя Батыя и все войско его! Потом приидет к тебе человек прекрасный лицом, отдай ему в руки все оружие твое, и он отсечет тебе голову, ты же возьми ее в руку свою и иди в свой город, там примешь кончину, и положено будет тело твое в моей церкви".

Игумен ничего не понял.

- Как же он придет с головой в руках? - обескураженно спросил игумен. - Что-то ты, Кирик, мудреное завел.

- А пришел уже, - сказал монах.

- Кто?

- Меркурий.

- Это ты про Маркерия нашего?

- Был Маркерий, теперь Меркурий.

- И что? - не поверил игумен. - Вырвался из Козельска? А кони?

Кирик пренебрежительно улыбнулся. Речь идет о высочайшей святыне, а тут о конях.

- Меркурий горько востужил и восплакал и сказал так: "О пречистая богородица, мать Христа, бога нашего! Как же я, окаянный, худой и немощный раб твой, могу быть способным на такое дело? Разве не хватает тебе небесных сил, о владычица, победить злочестивого Батыя?" Сказав это, взял Меркурий у богородицы благословение, поклонился до земли и вышел из церкви. Там нашел прекрасного коня...

- Не нашел, а я дал ему, - прервал игумен, - и не одного, а сразу восемь коней отборных и породистых, не забудь. Да и называй его Маркерием, а то у меня в голове все мешается.

- И поехал за город к Батыевым войскам и с помощью божьей и пречистой богородицы начал побивать врагов и освобождать плененных. Как орел носится по воздуху, так Меркурий скакал по коням злочестивого Батыя, а тот, увидев победу над своими войсками, охваченный страхом и ужасом, бежал от Смоленска без успеха и с малой дружиной.

- А Козельск? - спросил игумен. - Про Козельск ты забыл?

- После победы над врагами, - излагал свою притчу Кирик быстро и складно, - предстал перед Меркурием прекрасный воин. Меркурий поклонился ему, отдал ему свое оружие, склонил свою голову и был усечен. Тогда блаженный Меркурий взял в одну руку свою голову, а в другую - повод своего коня и так, безглавен, пришел в свою обитель, и все видевшие его дивились божьему устроению.

- Постой, постой, - уже испуганно прервал монаха игумен, - было ли все это или не было? Потому как Маркерий в самом деле был и в самом деле послал я его туда, где появилась орда, хотя и не ведал о том никто. А теперь как? Безглавый и живой или убиенный? Никак в толк не возьму. Тебе примерещилось это или приснилось?

- Рассказывается так, как должно быть, - поучающе промолвил Кирик. Когда же Меркурий дошел до ворот обители, он лег здесь и честно предал господу свою душу, конь же его стал невидимым.

- Восемь коней, - снова напомнил игумен, отчего Кирик только поморщился.

- В скором времени туда появился игумен с крестами и иконами своими, чтобы взять честное тело святого. Но святой не дался им в руки.