- Я не знал, что археология ваше хобби, - осторожно сказал Твердохлеб.
- Какое хобби! Какая археология! - Ольжич-Предславский остывал, возвращаясь к своему обычному состоянию степенности и, так сказать, спесивости международного уровня. - Давай выбираться на тропинку! Хватит уже археологии!
Твердохлеб выбрался на перешеек, помог тестю. Абрек обрадованно прыгнул на грудь хозяину, тот ласково оттолкнул пса, затем долго и тщательно чистился, не позволяя зятю помогать. Выпрямившись, он картинно взмахнул рукой в направлении Детинки.
- У меня своя теория зарождения Киева. Я считаю, что он начинался не на Старокиевской горе и не на Замковой, а здесь, на Детинке. Город Кия стоял вот тут. Там, внизу, в уделе, еще и сегодня течет речушка, которая зовется Киянкой. Лишнее доказательство моей теории. Наши праотцы отличались скромностью, они не были назойливыми, это уж со временем жизнь заставила их лезть на высокие горы, сооружать валы, городские стены, выстраивать соборы и дворцы. А начальные истоки - скромность и кротость, как у всех трудолюбивых людей. Ты меня понимаешь?
Еще бы Твердохлеб не понимал, если и сам был таким. Может, его родословная простиралась еще дальше, чем у Ольжича-Предславского, да только некому было ее проследить? А что касается загадочности праотцев... Что ж тут удивительного, если твой современник ходит рядом с тобой еще более загадочный и никакие институты психологии не в состоянии раскрыть тайны человеческой души. Твердохлеб мог бы дополнить Ольжича-Предславского еще и своими наблюдениями, точнее, сомнениями. Скажем, о нежелании первых киевских князей замыкаться в укрепленном городе. Западноевропейский владыка или даже обыкновенный феодал замуровывался в замках и даже нос не высовывал из-за стен, валов и рвов, а киевские князья на протяжении целых столетий почему-то упорно рвались на волю и строили свои дворцы, резиденции, дворы вне Киева, за его валами и палисадами.
Археологи нашли на склонах Старокиевской горы фундаменты княжеского дворца, в котором, вполне возможно, жил сам Кий. Владимир, с именем которого связано сооружение первых киевских укреплений, сам не любил там жить, а вырывался то в деревушку Берестовую, то в Белгород. Его внук Всеволод выстроил Красный Двор аж за Зверинцем, убежав и от Киева, и от Лавры. Внук Всеволода Юрий Долгорукий удрал еще дальше, построив свой дворец, именуемый Раем, на острове посреди Днепра. Кто это может объяснить? Ученые говорят: в городе было тесно, потому князья убегали на волю. Но ведь сам город они строили не для кого-то, а прежде всего для себя? Так что, если становилось тесно, князь мог бы выпихнуть из города кого угодно, не поступившись своим местом. Или, быть может, у всех князей был характер Твердохлеба? Ой, вряд ли...
- Однако я своей теории никому не навязываю, - подал голос Ольжич-Предславский, врываясь в Твердохлебовы раздумья.
- С вашей стороны это весьма осмотрительно и деликатно, - похвалил тестя Твердохлеб.
- Я имею в виду другое. Фамильные предания, фамильная честь, родовая гордость. Вполне вероятно, что мои пращуры похоронены именно здесь, на Детинке. Возможно, я только что хрустел их косточками. Святотатство, не будь этот акт вызван моей постоянной озабоченностью о продолжительности рода, о его вечности. Все Ольжичи-Предславские прежде всего заботятся о своем роде, о его неистребимости. В этом они похожи на древних евреев. Считаю, что эту черту никто не станет осуждать.
Твердохлеб пожал плечами. Действительно: кто бы стал? Тем не менее не удержался от осторожного вопроса:
- А если... Как бы это сказать?.. Ну, если обрывалась мужская линия, тогда как же?
- Предусмотрено! Все предусмотрено! Когда у Ольжичей-Предславских рождались только дочери, тогда семья прилагала все усилия, чтобы внуки принимали фамилию не отцовскую, а материнскую. Фамилия оставалась, и род продолжался, не теряясь в бездне прошлого.
- Вы считаете, что это справедливо?
- Мы с тобой юристы и знаем, что такое справедливость. Для государства - это целесообразность, для отдельного человека - польза и обеспечение покоя. В нашем случае речь шла о покое историческом. То, что обеспечивает интересы истории, должно считаться справедливым. Мы сберегли для истории свою фамилию, следовательно, сберегли историю.
- А сколько фамилий поглотил ваш род? - взглянул на тестя Твердохлеб.
- Ну... это не совсем точно - поглотил... Они просто устранялись... сами... из-за своей малозначимости... вследствие... Кроме того, не следует так ставить вопрос. Мы не какие-нибудь антропофаги, пожиратели фамилий и их носителей. У тех родов тоже были свои разветвления, они тоже продолжались, иногда побочные линии оказываются еще более жизненными... Но я не об этом... Я просто хотел обратить твое внимание на наши корни, на источники, чтобы ты осознал...
- Осознал что? - Твердохлебу начала изменять его сдержанность.
- Нет, не осознал... чтобы просто проникся...
- Проникся уважением к вашему древнему роду?
- Ну, речь идет, в общем, о том, чем, собственно, мы держимся на земле... Чувства высшего порядка... Ты сам понимаешь... Я не хочу тебя обижать, в демократическом обществе это, по сути, и не имеет значения, все преимущества уничтожаются, но преимущества происхождения все же... Тебя взяли в такую семью... Ясное дело, ты заслужил это, ты человек высоких достоинств, идеальной честности, образец, я бы сказал... Мы уважаем тебя и... Но этот последний случай...
- Какой случай?
- Ну, у вас с Мальвиной... Этот нежелательный конфликт... охлаждение...
Твердохлеб вздохнул. За мое жито меня и бито.
- Моя вина, что я о своих рабочих делах рассказал дома. Не имел права. Что же касается охлаждения... Мне кажется, что Мальвину гинекология интересует больше, чем ее муж, вот и все! Тоже моя вина? Возможно...
Как-то само вдруг подумалось: а может, Ольжичи вообще гинекологи с деда-прадеда, а не юристы? Начиная с женолюбивого Владимира с его сотнями наложниц и дальше, и дальше... Какой-то из тестевых предков принимал Ярослава Мудрого. Принял, правда, неуклюже, повредил княжескую ногу. Но все равно - прославленные...
- Я не ищу виновных! - поспешил успокоить его тесть. - Не ищу! Со своей стороны я все сделаю, чтобы...
- Благодарю вас, - перебил его Твердохлеб.
- Но меня беспокоит слишком затянувшаяся ваша вражда. Теперь она прячется за внешней холодной вежливостью - это еще страшнее. Это грозит хроничностью, то есть...
- Поверьте, что я страдаю от этого, может быть, сильнее всего, вздохнул Твердохлеб.
- Чего я больше всего боюсь, так это озлобления душ, - устало произнес Ольжич-Предславский.
- Поверьте, я тоже боюсь.
- Я верю в твой здравый смысл, Федор, и в твою высокую порядочность. Потому и веду этот разговор. Ни с кем бы я так не... Конечно, тут речь идет еще и о роде, поскольку мы связаны семейными узами... Не стану скрывать: чем дальше, тем я тревожусь все больше... Озлобление души - это страшно!.. Я подумал: вот завтра у вас с Мальвиной появится ребенок... Продолжение рода... Ты меня понимаешь? Неизбежно встанет проблема фамилии...
Лишь теперь Твердохлеб понял, к чему все шло. И эта прогулка, и археология, и чудаческие теории происхождения Киева, и доверительные рассказы о роде и его истории. До сих пор его считали тряпкой, замазкой, безвольным существом, чем-то амебоподобным, а теперь испугались вспышки на работе (рука Савочки, вездесущая и далеко тянущаяся рука Савочки!), и испуг неминуемо должен был распространиться и на все домашнее, даже на дела наследия и продолжения рода.
- Вы хотели знать, отказался бы я от того, чтобы назвать своего ребенка своей фамилией? - напрямик спросил Твердохлеб.
- Не так резко, не так... речь идет не об отказе, а... Ольжич-Предславский вянул на глазах, линяли его чванство и самоуважение, он оголялся, мельчал, пропадал... - Я же говорил тебе... Ты человек разумный...
- К сожалению, никакой разум тут не поможет, - решив быть до конца откровенным и безжалостным, сказал Твердохлеб. - И наш разговор, к сожалению, тоже... Вы ведь прекрасно знаете, что у Мальвины никогда уже не будет детей... То ли это пагубное влияние Азии, то ли постоянные аборты - не знаю... Простите за откровенность.
