- Да и я так думаю.
И вот мы приближаемся к месту, где нам предстояло это несколько необычное объяснение, и еще издали примечаем зеркальные отсвечивающие двери, откуда с такой угодливостью провожал нас хозяин ресторана. Конечно, он ничего не забыл. Мы подходим ближе, ближе...
Ресторан опечатан. На его дверях висит тот самый замок павловской работы.
- Ну, знаешь, передачу ему я все-таки не понесу, - после паузы, вызванной некоторым обалдением, растерянно говорит Михаил.
- И я, пожалуй, тоже не понесу, - соглашаюсь я. - А ведь "фирма" сработала, четко. Ничего не скажешь! Одно слово - нэп!..
...Когда я наконец выхожу из караульного помещения, на дворе уже светает и по другую сторону Варшавки в мглистой морозной дымке возникают белокаменные чертоги жилых зданий. Чертоги Чертанова. И я там живу.
Только теперь чувствую, как мне жарко: я ведь в творческой запарке даже полушубок забыл скинуть, а температура в нашем помещении конголезская - две мощные электропечки в таком крохотном закутке. Электрики сторожей никогда не обижают.
Но мне теперь все равно. Теперь отлегло от сердца. Скинул я наконец с него этот увесистый замок.
За бокалом ацидофилина
В последние годы мне всегда хотелось написать что-нибудь волнующее со слов бывалых людей, участников авиационных событий, так стремительно уходящих в историю. Какой-нибудь яркий рассказ, освеженный памятью очевидцев.
Я пригласил домой двух авиационных ветеранов под предлогом отметить праздник авиации. Всегда найдется, о чем потолковать в этот знаменательный день, думалось мне. Главное, не отвлекаться на посторонние темы, направляя разговор в нужное русло, а затем исподволь выудить из словесного потока отважный поступок, необычайную ситуацию, эпизод высокого мужества, все, чем, бесспорно, была насыщена деятельность этих много повидавших и испытавших людей. Общеизвестно, жизнь нередко оказывается интереснее и увлекательнее самой богатой авторской фантазии.
...Итак, сегодня у нас именитые гости. Что за беда, если доказательства их былой популярности - лишь пожелтевшие вырезки из очень старых газет да орденские планки на скромных стариковских пиджачках.
Вот он, Фарих, небрежно расположившийся на широком диване. Разве этот человек не стоял у истоков становления полярной авиации? Фабий Фарих верный спутник легендарного Маврикия Слепнева и сам живая легенда, рыскавший над безбрежными, туго спрессованными снегами мыса Северного в поисках пропавших добытчиков пушнины - американских пилотов, а затем эскортировавший трагический груз через безлюдье Чукотки и дальше, в Соединенные Штаты Америки. Слепнев, Фарих - вторые после Шестакова советские летчики, побывавшие на американской земле. А год это был тысяча девятьсот двадцать девятый... Давненько!
Меня всегда брала досада, что книжка Фариха "Над снегами", до предела насыщенная истинной полярной романтикой, давно исчезла и является библиографической редкостью. Как оказалась бы она поучительна и полезна для сегодняшнего молодого читателя.
Фабия я помню еще с гимназических лет. "От юности своея" он сохранил мощный квакающий голос и манеру обидчиво оттопыривать нижнюю губу, под которой ныне угнездился седенький клинышек бородки. С годами Фарих обзавелся внушительным шарообразным животом, на котором любит, посиживая в кресле, скрещивать пальцы, напоминая в эти минуты католического монаха со старинных гравюр в новеллах Декамерона. Я давно собирался подарить ему четки, но так и не нашел этой счетной машинки ни в одной из московских комиссионок.
Против Фариха на краешке гнутого венского стула примостился старинный приятель его Николай Львович Кекушев, с лицом, напоминающим индейскую ритуальную маску, полуопущенными глазами и скорбно сникшими уголками рта, вроде бы бесстрастный и равнодушный ко всему окружающему. Но не следует доверяться первому впечатлению. Стоит Львовичу чем-то заинтересоваться, и веки его не спеша поднимаются, а в глубине сонных зрачков начинают мельтешить юркие озорные чертики.
Кекушев - авторитетнейший бортинженер, бортмеханик высокого класса, деливший риск и заботы своей многотрудной профессии с известными полярными асами: Водопьяновым, Слепневым, Мазуруком, Головиным. Архивы отечественной авиации свидетельствуют, что экипаж Головин - Кекушев первым в нашей стране совершил облет Северного полюса.
Итак, три старика восседают за круглым столом в квартире девятиэтажной новостройки Чертанова. В раскрытые окна вливается скрежет и подвывание МАЗов, ЯЗов и иже с ними. С голубого августовского неба слышен гул "илов" и Ту. Отсюда не так уж далеко и до Внукова. Но механические шумы не беспокоят, мы привычны к ним с молодых годов. А рокот самолетов несколько даже и в тон, он напоминает о значимости нынешнего дня.
Супруга моя, видимо, оценила некоторую специфичность приема дорогих гостей. Яства в застолье преимущественно молочнокислые: кефир, ряженка, ацидофилин, простокваша.
В глубокой тарелке млеют бледные ломти диетической докторской колбасы. Никаких селедок и острых приправ! Из напитков представлены "Московская минеральная" и еще расположившаяся несколько в сторонке в массивном графине чешского хрусталя золотистая лечебная настойка на калгановом корне.
На графинчик мы поглядываем хотя с некоторой алчностью, но взоров долго не задерживаем. Из предварительного обмена информацией установлено, что у нас на троих две заслуженные язвы желудка и один вполне кондиционный гастрит.
- Было время! - шумно вздыхает Фарих. - На спирту летали!
- Было, - меланхолически соглашается Николай Львович. - Ты еще, помню, вечно с актами вокруг начальства ошивался. Перерасход по горючему списать... Как же, не забыл.
- И никто тебя не обнюхивал, - словно не замечая реплики, продолжает брюзжать Фабий. - Это уж потом манеру взяли. Чего с водителями нынче только не делают?! Совестно сказать, с женским полом и с тем стесняться перестали. Другой инспектор будто целоваться лезет. Бывает, и при живом муже. Словом, ГАИ!
Разговоры с шутливой дружеской подначкой текут, не умолкая. Прав поэт, "болтливость старости сестра". Поворошить прошлое, порыться в воспоминаниях кому из нас не охота? Тем более с такими экзотическими биографиями, как у моих собеседников.
- Рассказал бы, Фабий, чего позанятнее, - прошу я.
- Не признаю нынешних репортажей, - в своей обычной, несколько скептической манере начинает он и тычет пальцем в свежий номер "Известий". Вот пожалте - опять про парашютистов. Дескать, рванул в манящую бездну с чувством восторга. Ведь все чушь это! Трепется беззастенчиво товарищ журналист. Тем более не сам прыгает. Когда над люком стоишь - поджилки трясутся. Особенно попервоначалу.
- А ты стоял? - неторопливо, уставив на друга круглые глаза, спрашивает Кекушев.
- Я не над люком. Я, брат, хуже, на плоскости стоял. На крыле. Оттуда и сигал. Какой тебе люк? Тогда их и в помине не было!
- Ну ты поподробнее, - прошу я.
Но Фарих аккуратно складывает газету в одну восьмую листа, наклоняется и, кряхтя, подсовывает ее под ножку стола.
- Не терплю, когда стол ходуном ходит! Этак и кефир недолго расплескать, - ворчливо замечает он. - Так вот, я тогда еще в Аэрофлоте работал. И помню, поступает распоряжение всему летному составу совершить по прыжку с парашютом. В добровольно-принудительном. порядке. Ну сам понимаешь, вроде прививки против малярии. Бумаженцию соответственную прислали, и каждому под расписку. Куда денешься? Я хоть и пятую тысячу уже разменял, по тем временам для воздуха цифра солидная, а все едино: ежели груздь, то полезай в "кузов. Прибыл ранним утречком. На Быковском аэродроме дело происходило. В барак зашел, смотрю, весь народ уже в сборе, припоздал я маленько, и по этой причине инструктор на меня зверем смотрит. Забыл вот его фамилию... небольшого росточка, коренастый, и еще глаза у него - это я уж точно запомнил, как у грифа, когда тот добычу терзает, - красные такие, с прожилками. Ну, думаю, вот она и моральная поддержка обеспечена! А тут и к машине. Втроем полетели: впереди пилот, потом этот красноглазый и сзади всех аз грешный. У-2 поначалу для этого дела приспособили. Между прочим, универсальная машина: чего только на ней не выкамаривали! Набрали восемьсот, вылез я, за стойку ухватился и словно прилип к фюзеляжу. Ну, никак не отдерусь! Будто эпоксидной смолой задницу приклеило. Рявкнул тут на меня инструктор: смотри - орет - тра-та-та! Аэродром промажешь! Ну, я отпустил левую руку и вниз рыбкой. Зажмурился, просчитал до трех, за кольцо дернул. И за морду сразу схватился. В горячке этой пряжкой от лямки веко царапнул. А парашют, ничего не скажешь, точно сработал. Тогда на котельниковских больше прыгали - хорошие были парашюты. Завис на стропах, вокруг поглядываю, окрестности обозреваю - все в полном порядке, или, как нынче принято выражаться, нормально! А потом сразу правый глаз стало застилать. "С чего, думаю, - вспотел, что ли?" Разобрался внимательнее, а это кровь. Вот еще Художественный театр!
