Генри Бланкеншипу было совершенно ясно, что эффективным может оказаться только такое государство, которое не вмешивается в экономическую жизнь страны. Он считал, что единственный эффективный способ производства это монополия. Вначале конкуренция являлась полезным средством изгнания с рынка слабейших. Но сейчас она стала бессмысленной тратой сил; поддерживая её, государство наказывало лучших производителей. Изменить эту тенденцию просто: достаточно установить контроль над правительством.

Он испытывал сильную усталость - предупреждающий знак. Он принял таблетку и лег на кровать. Много лет назад, охотясь в одиночестве, Генри после припадка остался лежать без сознания на холодном холме. Его нашли лишь через несколько часов. Началась пневмония. Он выстоял, победил болезнь, но ему пришлось признать, что он, как и другие люди, смертен. Это открытие испугало его. За восхитительной ареной мира находилась пугающая пустота, в которую он может попасть в любую минуту - зловещее антивещество, способное оборвать блестящий, но быстротечный спектакль его жизни. Ему требовалась философия, которая могла бы утешить его, избавить от нового страха, стать решением ужасной проблемы. Ответ заключался во власти, в достойной бога мечте об изменении мира согласно собственным представлениям. Вот в чем есть элементы бессмертия.

Самолет со скоростью шестьсот миль в час приближался к Амарильо. Генри Бланкеншип спал.

Адель Кардуэл читала в глубоком кресле, стоящем в гостиной. Возле неё белели лилии; их тонкие, стройные стебельки оттеняли природное изящество и красоту женщины. Она инстинктивно создавала подходящие декорации.

Адель опустила книгу.

- Ты можешь что-то сказать? Ты ходишь взад и вперед, бросая на меня странные взгляды.

Алан остановился. С момента своего возвращения домой он думал о том, как сообщить ей новость. В каком-то смысле она была ближе к его семье, чем он сам.

- Я пытаюсь придумать, как мне начать, - сказал он.

- Ты уже начал.

- Боюсь, это неприятная тема.

Ее лицо обрело торжественное выражение, означавшее, что она приготовилась к плохим известиям. Он не мог воссоздать атмосферу беседы с дядей Кларенсом, поэтому ограничился содержанием. Заметив, что она перестала слушать и ждала, когда он остановится, Алан замолчал.

- Это все? - спросила она.

- Дядя Кларенс раскрыл не слишком многое. Но мне ясно, что он и Генри Бланкеншип участвуют в заговоре против правительства.

- Неужели, Алан?

- Мне нравится это не больше, чем тебе, но я не знаю, как это можно назвать иначе.

- Я отказываюсь верить в то, что дядя Кларенс или Генри Бланкеншип способны совершить нечто недостойное.

Ее спокойный, сдержанный голос заставил Алана усомниться в обоснованности своих опасений. Знает ли он что-то? Его апокалипсическое видение стало бы гораздо более убедительным, если бы в нем присутствовало нечто материальное: самолеты, танки, орудия. Эта страшная простота низвела бы все до основополагающих понятий. Кровь и долг. Очищающая сила полного пренебрежения к жизни.

- Они не всегда на стороне ангелов, - сказал он.

- Если они хотят изменить положение дел в этой стране, я не виню их в этом. Мне кажется, что давно пора это сделать. Если попутно придется сбросить президента Хэролда Пейджа и всю его свору радикалов, революционеров и бомбометателей - туда им и дорога.

- Ты можешь не соглашаться с политикой президента Пейджа, но он был избран. Это и есть демократия.

Она, похоже, изумилась его словам.

- Ты защищаешь этого человека?

Ее возмущение было забавным: в нем присутствовала непоколебимость тех, кто не способен допустить ошибочность своего мнения. Алан налил себе виски без содовой и быстро выпил его.

- Забудем на время о президенте. Все это более серьезно, чем ты думаешь. Даже важнее твоего отношения к семье.

- Это ты нападаешь на родственников. На самых близких тебе людей.

- Ты попытаешься понять? На карту может быть поставлено будущее страны. Мне нужна твоя помощь.

- Какая?

- Кларенс не скажет мне, что за сделку заключил он и кузен Генри с Синдикатом. Ты ближе к нему, чем я. Он доверяет тебе.

- Ты хочешь, чтобы я шпионила?

- Если заговора нет, ты получишь шанс доказать это.

- Ты думаешь, что я предам их доверие?

- Тебе придется выбирать.

- Что?

- Кому ты предана сильнее - стране или узкому кругу друзей и родственников.

- На самом деле выбор другой. Ты предлагаешь мне выбрать между ними и тобой.

Она пристально посмотрела на него.

- Почему бы тебе не проявить для разнообразия честность?

- Если ты ставишь вопрос так, то ты вышла замуж за меня. Не за мою семью.

- Это всего лишь твое последнее требование. Сначала мне пришлось согласиться с твоим решением уйти в политику. Затем - стать женой политика. Вечно принимать гостей. То коктейль на двадцать пять человек, то фуршет на двести. Двадцать писем в день, на которые надо ответить. И ты ждешь от меня этого. Заставляешь меня чувствовать, что я подвожу тебя, если обхожусь недостаточно вежливо с самыми разными людьми. Я стараюсь не жаловаться, но это ужасное посягательство на мою личную жизнь.

- Я не сознавал, что ты так считаешь.

- И теперь - последняя капля. Ты хочешь поссориться со своей семьей из-за какого-то нелепого политического вопроса. Нет, я не поддержу тебя, тайно страдая и притворяясь, что все в порядке.

Несмотря на искусный макияж, на её лице внезапно появились следы усталости.

- По правде говоря, я уже давно не была счастлива.

Словно распахнув дверь в запертую комнату, он вдруг заглянул в ту часть её жизни, которая была скрыта от него. Когда они в последний раз были по-настоящему счастливы? Он задумался. Это случилось в тот вечер, когда он привез её из больницы и, понимая, как она травмирована, уговорил раздеться и встать перед ним. Он рассмотрел длинный шрам и впадину на месте груди. Потом сказал: "Хорошо. А теперь мы ляжем в постель и никогда не будем об этом думать." В ту ночь он преодолел её сдержанность и обнаружил ключ, из которого били неподдельные чувства.

- Чего ты хочешь, Адель?

Ее белое, как лилии, лицо застыло.

- Развод может оказаться наилучшим выходом для нас обоих.

Ее прерывистый, осторожный голос свидетельствовал о внутренних усилиях.

- Когда мы начинали жить, у нас было все, но я не думала, что мы придем к такому. Не могла представить себе этого.

- Извини. Я не знал...

Он просто не хотел признаться в том, что на самом деле знал.

- Ради бога, Алан, будем честны друг с другом. Ты не любишь меня и никогда не любил.

Его сердце сжалось.

- Это неправда.

- Хорошо. Когда-то любил. Но сейчас это нам не поможет. Мы не можем жить так дальше, медленно исчезая друг для друга.

Она поежилась, словно в её душе подул холодный ветер.

- Сейчас нас ничего не связывает. Я просто не могу представить нашу счастливую совместную старость. Не могу представить её уже какое-то время.

- Что ты собираешься делать?

- Было бы нечестным начинать развод во время твоей кампании.

Ее глаза наполнились слезами, губы задрожали.

- Сначала я навещу мою сестру в Лондоне. Она давно приглашает меня. По возвращении займусь разводом.

Он казался себе фигурой, парящей в воздухе. Испытывал потребность обрести чувство реальности.

- Чем это вызвано? Тем, что я сказал насчет моей семьи?

- О, Алан, ради Бога, какая разница?

Она была права. Всегда есть много причин. Все кажется потерянным, если слишком пристально посмотреть на любую из них.

Его настроение улучшилось. По спине побежали мурашки. Диана.

- Поезжай в Лондон. Мы больше не будем ссориться.

Он с ясностью и болью осознал, что старые аргументы превратились в самообман, который длился, сколько это было возможно.

Ее терпение истощилось, и этим она спасла их обоих.