"В Союзе! - раздался голос поднявшегося на крышу Влада. - Там оплата за квартиру составляла максимум пять процентов от дохода семьи брутто, а тут до половины! Там налогов практически не было, а тут чуть не четверть доходов. Там транспорт был чуть не бесплатный, по телефону хоть непрерывно говори не заметишь, тоже почти даром. Я уж не говорю о медицине и образовании. Тут на человека вообще наплевать. У них от всех болезней одно лекарство "акамол" называется. Болезни приходят и уходят, говорят они, а еврей остается и живет до 120 лет..." "Тогда и прятаться нет никакой..."
И тут, перенапрягая любые возможности человеческого слуха вдруг отовсюду сразу завыла сирена. Вот уж что способно тут же переспорить любого еврея! Она выводила такие душераздирающие трели, что все четверо опрометью ссыпались вниз по лестнице и тут же заперлись в эфемерном убежище. Беззвучно орала в этом аду насмерть перепуганная трехлетняя Арина, металась ее молодая мама Варя, Владик лихорадочно подкладывал мокрую тряпку под дверь. Все неумело и торопливо натягивали противогазы. Сирена снизила тон и замерла, оставив вокруг оглушенное пространство. И почти сразу туго ударила звуковая волна взрыва. В дальнем углу квартиры посыпались стекла, распахнулись все рамы.
"Слюшайте, нас... бомбят! - прокричала Варя. - Нет, нас-таки действительно бомбят!"
Господи, - думал Илья. - Спаси нас и сохрани. Спаси и помилуй... Надо бы на иврите, но ты поймешь и по-русски. Прости меня и пощади...
Второй взрыв громыхнул дальше. Владик включил приемник. Там что-то весело говорили на иврите и звучала легкомысленная музыка. Израилю, привычному к вторжениям нескольких арабских армий и к войне за самое выживание нации, плевать было на Саддама с его стреляющими практически наугад примитивными советскими СКАДами. Потом уже потише и равномерно завыла та же сирена - отбой...
Владик нашел, наконец русскоязычную волну. Да, упали несколько ракет. Жертв нет, разрушения незначительные, головки конвенциональные. Это такая, оказывается, есть конвенция - человека можно разорвать на части, но нельзя травить газами или заражать сибирской язвой, а то, как сказал премьер всемирного агрессора Шамир, "наш ответ будет страшен". И программа тут же залилась веселой восточной музыкой. Подзащитные беспощадного и грозного премьера снова поднялись на крышу. Хайфа празднично сияла всеми огнями. Никаких тебе затемнений в век космических войн, светомаскировок и бомбоубежищ. Каждый за себя - единый Бог за всех... 9.
Владик присоединился к дискуссии Лернеров о проблеме нагло присвоенного Репами препарата. Он довольно спокойно реагировал на все восклицания супругов, пока Илья не упомянул о казавшемся ему идиотским коротком анекдоте "Имею честь быть евреем..."
Тут тихого Владика словно прорвало: "Очень даже актуальный для вас анекдот. Вы-то - сибиряки там или ленинградцы, а я всю жизнь жил в Гомеле, со своим народом. Еврей в принципе лишен чувства чести. Если бы евреи когда-либо в своей истории позволили себе такую панскую роскошь, нас бы просто не было. Дело нашей чести во все века было - выжить. А для этого надо было подличать и продавать всех и все, включая друг друга. Тот не еврей, который не умеет надрать и подставить ближнего, не забывая о дальнем, пока он не приблизился и не обманул тебя. Для вас есть только один выбор: либо научиться подличать и выжить в еврейской стране единственным тут возможным образом, либо вернуться в галут законченными антисемитами. Я таких встречал у нас в Гомеле. После Израиля тут же меняли веру, имя и шли в "Память".
Ошеломленный Илья перевел глаза с вдохновенного "гомеля" на свою некогда такую красивую, а теперь неимоверно постаревшую, лысеющую и полуседую Женю с ее нелепыми в Израиле золотыми фиксами, светившимися в темноте. Она тоже с ужасом смотрела на молодого собеседника с его лихими усиками, наглыми выпученными глазами и восхищением собственным благоразумием. Лена, напротив, слушала его с нескрываемым интересом, если не с восторгом, как долгожданного оракула после привычного в их семье однозначного приоритета порядочности.
Как просто! Оказывается рухнула не только коммунистическая идеология и наш советский образ жизни. Отменены сами понятия добра и зла. Зря мы возмущались в школе фразой Геринга об отмене химеры - совести! Оказывается, не только можно, но и нужно, вопреки опыту устаревших родителей, наступать на любое податливое чужое горло, добиваясь блага для себя, а не ближнему. Ибо тот готов наступить на горло тебе. Это, оказывается, и есть наш еврейский образ жизни! Грабь нищего, пока тот беднее и слабее тебя... Как наш хозяин квартиры! Уж он-то тут родился и знает, что ценится в еврейском варианте свободного мира...
Илья безнадежно махнул рукой и спустился в выстуженную ночной прохладой неотапливаемую пустынную квартиру, где сидеть можно было только на сложенных чемоданах, а спать - только на уложенном на каменный пол ковре. Давным-давно прошла неделя, а Ицик и не думал везти мебель.
Женя спустилась за ним и стала раздеваться ко сну. Что бы ни происходило, где бы они ни шли спать, она неизменно переодевала ко сну ночную рубашку, хоть в палатке. Илья поймал себя на мысли, что он смотрит на обнаженную жену не столько с привычным за десятилетия вожделением, сколько со смешанным со страхом острым чувством жалости. Она же, привычно и неумело кокетничая, повизгивая, нырнула под ледяной плед - единственное их одеяло на новой родине. Поверх пледа были уложены все куртки и демисезонные пальто: зимние вещи они раздарили перед отъездом в субтропики...
Оба долго не могли заснуть после тревоги и откровений соседа, а лишь только забылись сном, как в комнату обрушился пронзительный всепоглощающий рев новой тревоги. Путаясь в своей рубашке, содрогаясь от пронизывающей ночной сырости и холода, Женя долго переодевалась и прихорашивалась. Все уже сидели в противогазах и нервничали: из-за нее нельзя положить под дверь рекомендованную для спасения мокрую тряпку. Опять по радио звучали веселые голоса дикторов на иврите и музыка. Война выглядела местечковой опереткой "герметизированная комната" вместо бомбоубежищ, существовавших в каждом занюханном советском дворе, мокрая тряпка, как защита от современных боевых газов, все это кривляние по радио. Можно было бы и повеселиться, если бы к этой оперетке не прилагались вполне реальные взрывы. Впрочем, сегодня их больше не было. "Я думаю, - глухо сказал сквозь противогаз Илья, - что его установки уже подавлены. Я читал, что достаточно зафиксировать вспышку со спутника, из космоса, чтобы..." Все вежливо повернули к нему резиновые морды, даже маленькая Арина с горшка.
Когда они снова угнездились, проклиная Саддама за выстуженную постель, с таким трудом согретую своими телами, пришла Лена, забралась в спальный мешок (взятый с собой только как тара для подушек, а теперь - единственная полезная в доме вещь). Шмыгая носом, она сказала в потолок: "Владик уверен, что вы оба тут пропадете. Вы совершенно не похожи на евреев. Смотрите, эта молодая семья взяла с собой только хозяйственного мыла двадцать кусков, не говоря о десяти парах джинсов на каждого. И багаж у них идет. Там вся обстановка в разобранном виде. Даже байдарка с дачи. А вы? Такие старые, вроде бы должны быть опытными, а даже чашек и ложек с собой не взяли - у Вари с Вадиком побираемся. Если я не пойду торговать телом, мы тут пропадем..."
Родителей как подбросило. "Идиотка! - орала мама. - Что ты там несешь? Какое у тебя к черту тело? Ты же ребенок еще... И этот "гомель" хорош! Нашел наконец кого просвящать, кретин!" "Это не вашего вкуса дело - мое тело. В крайнем случае, им-то я вас и прокормлю. Спокойной ночи."
"Здесь тягостный ярем до гроба все несут, надежд и склонностей в душе питать не смея, - подумала Женя. - Здесь девы юные цветут для прихоти бесчувственной злодея..."
Дама в норковой шубке снова содрогалась у них в комнате. Надвигалось нечто такое, что прямое попадание иракской ракеты казалось избавлением от необходимости пережить будущее... 3. 1.
