Иностранцы переглянулись. Им тоже впервые пришлось услышать о себе голую пра-вду. Каждый из них был очень известным и уважаемым в своем кругу обозревателем, гордящимся своей объективностью.
"Мы ничего такого не хотим, - горячо возразила англичанка. - Мы просто не можем видеть, когда сильный угнетает слабого, когда из танка стреляют по ребенку с рогаткой!" "Вику сегодня утром убил ребенок из рогатки?!" "Ее убил тот, у кого ваши застрелили ребенка с рогаткой. У этого кольца нет ни начала, ни конца! Войну надо остановить любой ценой. В этом, а не в создании наркореспублики, наша цель. Отличительная черта демократии - либерализм, способность поступиться своими интересами в пользу мира. Смелым и позитивным шагом со стороны Израиля был бы отказ от поселений, передача их территории и имущества палестинцам. Только это позволило бы Израилю требовать от них ответных шагов и достигнуть перелома, который..." - Ингрид уже вошла в свою роль праведника и защитника прав человека, чем искренне гордилась. До сих пор здесь, в Израиле, ее логику встречали куда с большим пониманием, чем на родине.
"А разве возвращение на Ближний Восток и вооружение израильским оружием де-сятков тысяч арафатовских террористов, - возмутился я, - не было смелым либераль-ным шагом? Разве Рабин не поступился при этом безопасностью страны? И что же? Каких ответных шагов мы смогли "потребовать" от другой стороны? Какого перело-ма мы достигли? Ракетных обстрелов наших домов в ходе новой интифады, но уже не населения, а целой армии. Им террор милее любых инициатив! Два израильских лидера были один за другим вышвырнуты народом на свалку истории за эти необратимые уступки. А вам все мало. Хотя достаточно просто взглянуть на экран и сравнить их оскаленные морды с лицами наших солдат, чтобы понять, с кем именно мы воюем. Вы все за мир? Отлично. Вот и подайте нам пример - вы в Ольстере, а вы - в Чечне. И уже потом лезьте к нам с советами."
Оба вершителя чужой судьбы тут же дружно помрачнели.
"Не надо ссориться, - коснулась моей руки Ингрид. - Я тут, чтобы мои телезрители знали правду. И что же я вижу отсюда без бинокля? Вон там, рядом, как сказала Танья, Египет. А вон - Газа. И тут, посредине естественной арабской непрерывности, это поселение. Зачем вам этот раздражитель?"
До сих пор это был убийственный аргумент. Везде, но не на этом неестественном своей пустынностью благоустроенном пляже. У Ингрид появилось ощущение сюр-реальности ситуации. Как во сне, когда уже ясно, что это сон, пора проснуться, а пробуждения все нет. Она уже со страхом ждала очередного прозрения от этой странной оппонентки, которая присела на корточки, победно улыбаясь снизу вверх.
"Я вам, - стала она рисовать пальцем на песке, - приведу сходный пример. Вот вам тот же Египет, за ним - родная вам до самолетной боли Ливия, а вот тут нечело-вечески близкий вам Ирак. Еще помните, что там делали ваши летчики? Ага. И в этакой мирной и естественной арабской непрерывности торчит, как прыщ на ислам-ской заднице, наш Израиль. Вот недоумки в ваших странах и вопят - нафиг нам всем этот вечный раздражитель? Давайте начнем с поселений, а потом и всю эту жи-довскую страну сковырнем с карты мира, так?"
А ведь это действительно так, подумали одновременно русский и англичанка. У нас общество ждет конца Израиля не со страхом, а с любопытством и нетерпением...
"Мира и спокойствия это вам не принесет," - начал я, но меня перебил Амирам Эйдель: - "Мы бы давно исчезли, если бы слушали ваших советов. А потому держите их при себе, господа. Особенно вы, русские, - навис он над щуплым Сырых. - Уж вы-то все возможное и невозможное сделали, чтобы нас тут не было. А мы вот есть. И лучших из вас, связавших свою судьбу с евреями, он кивнул на Таню, - приняли тут как родных. И поселениям быть, как бы вы ни скулили и ни рычали. А будете и дальше кусать, как сегодня, получите через своих палестинцев наш ответ. За Вику мы сто бандитов уложим. Но моей землей им не владеть."
"Напрасно вы так, - сделал вид, что обиделся Вова. - Мы сегодня вовсе не Советский Союз. У меня в Израиле десятки друзей, еще по Москве. И убита сегодня, между прочим, наша бывшая соотечественница. Ваша боль - наша боль. И наш президент сказал..." "...а сам, - перебил я, - атомные бомбы и ракеты Ирану и Ираку помогает делать. Сирию с Ливией перевооружает. А те ведь не только не скрывают намерения нас уничтожить - афишируют! А ну-ка продай мы Чечне пару боеголовок и пришли специалистов по их доставке на Васильевский спуск? Поверили бы русские и ваш президент в наши дружеские чувства?"
За спором мы не заметили, что ушли вдоль пляжа далеко за блок-пост и очнулись только тогда, когда со склона ссыпались шестеро драных арабских подростков с об-резками стальных труб в руках. Они пошли на нас, всем своим видом выражая угрозу. "Кто вы? - на иврите спросил один из них. Поселенцы?" "Что вы! - сев-шим голосом ответил перепуганный насмерть Сырых. - Мы иностранные коррес-поденты. Из России и Англии. Мы ваши друзья." "Он тоже? - ткнул герой палес-тинского споротивления трубой в живот Амирама Эйделя. - Ну-ка, аба (отец), скажи мне что-нибудь по-русски или по-английски." "Я тебе, подонок, скажу по-арабски," - добавил что-то старик и тотчас свалился от удара трубой по голове. Таня проводила какие-то приемы самбо с напавшим на нее подростком, я врезал кулаком в удиви-тельно холодную наощупь рожу, Ингрид и Владимир судорожно вцепились в свою аппаратуру, которую у них вырывали. Но тщетно. На Сырых дико заорали, и он покорно выпустил из рук свое имущество. Ингрид рыдала, сидя на песке, тоже ограбленная, а на меня замахнулся трубой тот же главарь, что оглушил или убил ста-рика-поселенца. Я подставил голую руку, понимая, что это меня не спасет, когда ос-каленное лицо моего торжествующего врага вытянулось, а в белых от злости глазах замерцал ужас. Он медленно присел и нежно положил свою трубу на песок. Его друзья так же робко опустили рядом видеокамеры, с заискивающей улыбкой глядя на что-то за моей спиной.
Я оглянулся. К нам не спеша шли двое магавников (бойцов пограничной охраны). Ни слова не говоря, светлоглазый сержант сделал неуловимое движение автоматом, и главарь с воем завертелся в песке. Остальные бросились бежать, но запрыгали и по-падали от беспощадной очереди из автомата по ногам. Сержант что-то говорил в мобильник. На пляже появился джип, а за ним военная санитарная машина. До меня не сразу дошло, что спрашивает сержант: "Она с вами или с ними?"
Оказалось, что речь идет о Тане, стоявшей с трубой в руке. "Да я просто у него отняла оружие, - сказала она, и все заулыбались вслед за ней. - А теперь вот руки не разжимаются. Можно мне этого гада хоть разок по башке огреть? - шагнула она к главарю, судорожно разевающему рот на песке. - Это же он ударил Амирама." "Нельзя, - по-русски сказал ей сержант. - Я его уже наказал. Драться он долго не сможет. Теперь их надо отправить в наш госпиталь."
"Как вас зовут?" - Ингрид Бернс лихорадочно снимала грозных израильтян, благо-дарно им улыбаясь. "Я Дим Шустер, - сказал сержант. - А он Фарид Ферро." "Фа-рид? - удивился Владимир. - Он араб?" "Он друз, - сказал Дима. Но и арабы быва-ют на нашей стороне." "Я от вас в восторге! - спешила Ингрид. - Вы - герои."
"Представляю, как она будет все это комментировать, - сказал Амирам Эйдель с уже перевязанной головой. - Они все тут нам сюсюкают, а включишь телевизор - все наоборот тому, что на самом деле было." "Как вы себя чувствуете? - заботливо заглядывала ему в глаза Таня. - Я решила, что вас вообще убили." "Я с ними прожил всю жизнь, - ответил он. - Когда отбиться невозможно, надо тут же притвориться единственно хорошим для них - мертвым евреем. А ты просто чудо, Танья! Как ты двоих сбила с ног и одного разоружила..."
Подростки, стеная и обливаясь слезами, ковыляли в санитарный фургон. Главарю надели наручники, остальных даже не связывали. Мы залезли в джип и покатили к поселению. Я решил, что мне показалось, когда над моей головой пропела пуля. Но с вышки блок-поста в сторону арабской деревни простучала пулеметная очередь...
