Тогда Салах решил, что эти зловредные мысли внушены ему еврейскими парапсихологоческими силами. Теперь же, когда он как раз приближался к долине, где густо дымился и чадил горящим мясом кортеж машин, он понял, что это был просто здаравый смысл.... Вокруг был толпа. Палестинцы привычно и яростно митинговали, жгли наскоро скроенные иракские флаги, но большинство жгло по давней привычке заготовленные впрок для всевозможных протестов израильские. Салах вынужден был остановиться. "Кого?" -- спросил он полицейского с автоматом, хотя из радио уже знал ответ. "Арафата, -- ответил тот. -- Раис приехал сюда со всем правительством, чтобы выразить протест. А иракские парашютисты выжгли все машины огнеметами..." "А где же была охрана!? Там же элита наших сил!" "Кто же ожидал, что братья на такое способны? Ведь мы были единственные, кто поддержал Саддама в его войне в Заливе! Да и не успела охрана. Мы привыкли сначала выразить протест, а потом долго кидать камни в Магав. А это был не Магав..." " Они должны вернуться? " "Не знаю, хаджи... Они внезапно появились на вертолетах, сожгли город и кортеж и снова улетели." "Вы можете собрать сюда наших? Я попытаюсь организовать оборону. Надо заминировать дороги, надо..." Салах не успел кончить. Из-за гребня горы снова показались вертолеты. Шесть огромных советских монстров с ракетными кассетами. Все шесть полыхнули одновременно. В долине начался ад. Салах втиснулся под сидение, но видел головы пробегавших мимо десантников, добивавших демонстрантов из автоматов. Потом что-то засрежетало, мерседес качнулся и взмыл в небо на внешней подвеске одного из вертолетов. Заученным движением Салах подключил взрывное устройство к огромному заряду, покрывающему все днище машины. Но взрывать не спешил. Без всяких израильских парапсихологов мысли его мощно вернулись к безвозвратно потерянному, единственно спасительному варианту мирного договора -- евреи в своей стране, а палестинцы -- в своих бесчисленных арабских странах, не под эфемерной защитой полицейских Арафата, вообще, без вечно ноющего по всему миру омерзительно непредсказуемого на обе стороны провокатора и стяжателя, утопающего в богатстве правителя нищего искусственного образования, а каждый под защитой своей арабской армии, в мире, если не в союзе с израильской. Аллах, где был мой разум раньше?..Почему злейшим врагом моего народа я считал их "экстремиста" Ганди, а не сладких голубей из Мереца, оставивших нас сегодня один на один с саддамовским зверьем?

Вертолет осторожно опустил голубой мерседес на поляну у штабной палатки. Важный офицер приближался со свитой к богатому трофею. Он открыл дверь и встретился глазами с Салахом. Брови его насмешливо поднялись под надвинутым на лоб беретом,усы приподнялись в зловещем оскале. "Добро пожаловать в нашу Палестину, брат", -- улыбнулся Салах и нажал кнопку. Это был первый день второго этапа борьбы народа Палестины за независимость, -подумал бы Салах, если бы ему было чем думать...

x x x

Андрей Сергеев, химик из полуразвалившегося российского академического института оторвался от письма с привычным обращением "Привет, Артур." Он привык получать письмы с горькими жалобами и писать о своих бедах в непредсказуемой стране. Их партийный директор давно возвысился до криминальных авторитетов и проводил время где-то рядом с Артуром, на Кипре. Дважды в него стреляли конкуренты. К науке он и в советские времена имел очень отдаленное отношение, а после прихода антисоветской власти поделил со своими партийно-комсомольскими подельщиками общенародную собсвенность, набил ею свой сейф за границей и стал баллотироваться в народные избранники. Но проявил свойственный настоящему коммунисту гумманизм и остался коспонсором родного института. При встрече с Андреем он с партийной демократичностью подавал руку под напряженным взглядом телохранителей и напоминал: "Внедрение, внедрение и внедрение, доктор Сергеев. Как трудно доходят прописные истины до этих бывших советских ученых. Совковая у вас психология, профессор..." Но минимальную зарплату сотрудникам платил от щедрот своих, демократ российский, надежда свободного мира... Обо всем этом надо было написать Артуру, но теперь это уже точно письмо на тот свет. Впрочем, он думал так же, когда Артур уехал в Израиль. Андрея вспомнил красный бархат комнаты партбюро. Партийный директор робко жался где-то в углу. Незнакомый вкрадчивый молодой человек расспрашивал о дружбе ученых и намекнул, что не в интересах Андрея поддерживать связи с лучшим другом. "Мы вас очень ценим, Андрей Иванович, не хотелось бы с вами расстаться..." Но уже через несколько месяцев вот такие вкрадчивые товарищи опасливо выглядывали из-за портьер своего главного здания на свержение толпой их кумира. Железный Феликс упал. Русский Израиль, затаивший дыхание у экранов телевизоров под бесконечное "Лебединое озеро", наконец хлынул на улицы праздновать победу антикоммунистической революции 1991. Артур получил восторженное письмо о долгожданной свободе. В ответ Андрей узнал о долгожданном воссоединении друга со своим народом, но это было странное письмо, словно после цензуры, словно автор ни слову не верил из написанного. И только с третьего послания Артур разговорился:

"Я не стану переубеждать вас, Артур, -- говорила мне пожилая дама, поставленная на оказание психологической поддержки олим -- репатриантам. -- Я обращаюсь к вам, Аллочка. Я не чувствую контакта с вашим Артуром. Он зациклен на своей необходимости новой родине, озабочен проблемой реализации своих проектов, особенно оборонных. Это похвально, но катастрофически опасно для вашей семьи. Вы всего неделю в стране, вы ничего о ней не знаете, а я знаю, я много лет боролась за ваше право покинуть Союз и обрести родину здесь. И я вам говорю, Аллочка, убедите его, что он ни-ко-му здесь не нужен и ни-ког-да не будет нужен в прежнем качестве. Пусть немедленно забудет английский, забудет свою научную биографию, учит иврит, пытается освоить хоть какую-нибудь профессию, позволяющую ему кормить свою семью, приобщится к родной религии и культуре. И вы будете счастливы на своей истинной родине. Тот период, когда вам платят за право учить язык очень скоро кончится. Наступят будни, а будни здесь без работы и без языка -- ад!"

Она оказалась права, но забыла упомянуть самое страшное. Знающий свое дело садист никогда не разместит грешников в аду с кипящими для всех поровну котлами, в аду, каким был для нас с тобой Союз. Он поселит их в раю, только на входе в рай он прежде всего отрежет птице оба крыла и обе ноги. Продолжая осозновать себя птицей, созданной Всевышним для свободного полета, она отныне может только успешно или безуспешно учиться пресмыкаться. Встречая подобных ей но крылатых райских птиц, обезкрыльенная пытается им петь, как поют на ветках райских деревьев они, но в ответ райские птицы перестают заливаться трелями и, оскалив волчьи зубы, шипят по змеиному: терпение! Мы тоже пресмыкались, пока не отросли новые крылья и ноги. А ты сразу хочешь летать как мы? Без нашей порции дерьма? Да ни-ког-да! Наша птица отползает, и снова она в райском саду, полном порхающих, парящих и просто поющих на цветущих деревьях птиц...И,что самое интересное, Андрей, этой психологине мы в конце концов поверили. Она оказалась права: пресмыкаться можно научиться, и быть при этом счастливым, особенно глядя на других обескрыльенных. Это и есть алия -- репатриация, освобождение от галута -- необходимости жить среди презренных гоев, а не со своим народом. Увы, Андрей, я не научился. Я не воспринял такой рай как свою наконец-то, стараниями и страданиями психологини, обретенную родину. Я не воспринял райских птиц своим народом. Мы с тобой много говорили об особенностях евреев, мы сходились, что еврей не может быть пьяницей, убийцей, даже хулиганом. В нашем с тобой кругу слово еврей почти всегда означало умного, интеллигентного и, главное, порядочного человека. Здесь же евреев практически не видно. Самое удивительное явление, с которым я никак не ожидал столкнуться в Израиле это антисемитизм, если я и мне подобные -- евреи. Он тут, пожалуй, страшнее, чем в Союзе. И если сефарды -- арабские евреи, которых тут называют марокканцами, не любят нас чисто этнически, как, скажем, у нас в Москве относятся к кавказцам или к цыганам, то левые ашкиназы -- как образованные русские типа Шифаревича, Распутина, Белова -- вежливо-презрительно. А поскольку именно они определяют судьбу академаим, включая ученых, владеют средствами массовой информации и вообще у власти при любом правительстве, то ничего не зависит от наших индивидуальных достоинств или пороков: жид он и есть жид. Здесь не стали изобретать новых слов -- русский означает то же, что в царской России жид. В отличие от советского антисемитизма, израильский -- откровенно государственный. здесь не берут на престижную работу на законном основании, здесь министр по телевидению может проповедывать антисемитизм. Какой же мой народ и какую свою родину я тут нашел? Но и там, у вас мне нет места. Возврата мне нет: я потерял не только гражданство, работу, прописку, но свое доброе имя. А нашел существование вечного бомжа, которое вели в Союзе только неизлечимые алкаши, но с той разницей, что они какую-то работу да найти могли, но не хотели, я же хочу уже любую, но нет никакой. Только ежедневное изнурительное безделие и пособие для нищенского бытия... Безделие особенно невыносимо, если ты знаешь, что в это же время твоя такая умная, нежная, образованная, культурная и красивая жена убирает чужие квартиры под бдительным оком полубезграмотной заплывшей от безделия жиром стервы. Я никогда не мог понять природу слепой классовой ненависти. Теперь -- понимаю. Я потерял здесь не только родину, профессию, репутацию, я потерял самое дорогое, что имел в моей жизни, ради чего ринулся за рубеж -- мою Аллочку. От непосильной работы и постоянного ежедневного унижения у нее огрубели не только руки музыканта, огрубела душа. Она пытается любить меня как прежде, но не может и не сможет уже никогда. Я -- мужчина, я должен быть добытчиком! Работать должен я, а не она... А ты знаешь, что мне сказал руководитель ИХ института, когда выслушал все о нашем растворителе и о моих доработках уже здесь, в Израиле? "You would never and nowhere be engaged to. You are overqualified for..." Иными словами -- конкуренции не потерпим...