== В просторной профессорской квартире Давида было худо с отоплением, а потому Лаура не сразу вскочила после пробуждения от странного сна. Она спала под пуховой периной в свитере, натянутом ночью поверх рубашки, в шерстяных носках, но холод проникал сквозь все. То ли дело в хрущебе в родном доме, но вдова профессора настояла, чтобы молодые жили с ней. А потому приходилось мерзнуть. И без конца врать. Скажем, что невестка профессорши вовсе не буфетчица в молодежном кафе, а студентка, что папа ее вовсе не боцман, а научный сотрудник, что по матери Лаура еврейка и тому подобное. Что-что, а врать блядочка привыкла с детства. А вот привыкнуть мерзнуть в квартире зимой никак не могла. В родном Академгородке была своя котельная, а потому постоянные городские безобразия ученых как бы обходили мимо.

Лаура все не могла выйти из тяжелого забытья после только что пережитых виртуальных событий, а потому, накинув на плечи дубленку, подошла к окну и отдернула тяжелые шторы. От наглухо законопаченных двойных рам тянуло внешним холодом, словно стекол вообще не было. А за ними был вид как с самолета. Высотный дом, с шестнадцатого этажа которого смотрела озябшая красотка, стоял на сопке. Внизу летящими облаками пузырились зяряды пурги, скрывающие двор и дороги, вдали мерцал в ночи еще не замерзший бескрайний залив, к которому словно неслась над облаками выстуженная квартира.

Сон стремительно терял очертания и остроту. Там хоть было тепло, сладко зевнула Лаура и с привычным с детства "ж-ж-идд-ы-и!.." скользнула под одеяло к вечно мощно, не по размерам, храпящему Додику.

3. 1.

"А это у вас что такое? - строгий таможенник Шереметьево-2 с изумлением держал в руках бережно упакованную в полотенце все так же прозрачную и сияющую банку. - Это... зачем?" "Просто так, память, - похолодел Вадим, и так и сяк придумывавший ответ зараннее. - Все, что осталось от родственницы..." "Ничего не понимаю, - враждебно, как все тут, при прощании с родиной, сказал серомундирный и взялся за телефон. - Нет ни в перечне разрешенных, ни в в перечне запрещенных, - услышал Вадим. - Откуда я знаю? Не то шиньен, не то скальп... Говорит, что память о ком-то... Понял. Вам придется это оставить. Не разрешается вывозить." "Почему? - задал Вадим рутинный вопрос. Все вокруг, кому здесь велели оставить свое имущество, задвали его же. - Чем она вам тут поможет?"

"Не положено, - услышал он такой же рутинный ответ офицера за соседней стойкой, где пожилой мужчина вцепился в свои ордена. Там разгорелся нешуточный спор, а тут только что такой строгий и настороженный таможенник за их стойкой вдруг зевнул и мотнул головой: - Проходите. Сколько раз говорить?" "А... банка? - нелепо вырвалось у Вадима. - Что, можно с собой?" "Какая еще банка? - болезненно заорал на него очередной вершитель еврейских судеб. - Что вы мне тут голову морочите? Проходите. Давайте, следующие!"

Вадим, Нона и их дочь Рита оказались уже почти за границей, в той части аэровокзала, откуда вроде бы в Советский Союз не возвращали. Впрочем, почему бы и нет? Даже и из подотчетного Будапешта, куда теперь летели беженцы на пути в Израиль, могли запросто вернуть. Нона тщательно спрятала банку в сумку и увлекла свою семью в самый дальний угол очередного зала ожидания в их бесконечном прощании. "Мама, я деньги нашла, - радовалась Рита. - Смотри, прямо на полу лежали. Пять рублей." "Положи их на место, - засмеялся Вадим. - Кому тут теперь нужны такие деньги? И поищи лучше пять долларов."

"Ну и баночка, - зашептала Нона. - Надо же, у такого монстра память отшибла..." "Подожди радоваться, - тревожно огладявался ее муж. - Он же кому-то доложил. Напомнят, пойдет нас искать... Точно. Вон он..."

Знакомый офицер в серой униформе рыскал по залу, всматриваясь в евреев. Семья Брук нахохлилась, глядя в пол, на котором бесхозно валялась советсткая купюра. Таможенник дважды прошел мимо, глядя на них в упор, но не подошел. "Он кого-то другого ищет, - предположила Нона, облегченно выдохнув. - Мало ли кого он еще прозевал?" "Он ищет нас, - дрожа, ответила Рита, невольно поднявшая на офицера глаза, - но нас почему-то не видит... Вернее, видит, но не узнает..."

"Смотрите, а те тут зачем? - кивнула Нона на троих автоматчиков, заботливо оглядывающих беженцев. - Да, прошли, называется, контроль. От них ускользнуть не так просто." "Баночка нас не выдаст, - гладила Рита сумку Ни здесь, ни в Израиле." "Там таких монстров нет, - неуверенно заметил Вадим. - Там нам никакая защита не понадобится. Там действует право и закон."

Действительно, и солдаты не обратились к ним, проходя мимо. Офицер снова вбежал в зал, дико оглядываясь, уже в панике. И тут объявили посадку.

Теперь таможенник вместе с солдатами стоял у посадочного туннеля, пристально всматриваясь в ненавистные лица. Уборщицы вдруг закричали двинувшейся толпе: "Предатели!" "Как вам не стыдно? Вы же здесь детей вырастили..."

Офицер посмотрел Вадиму прямо в глаза, потом дернулся, было, к сумке, но его напряженное лицо вдруг залила блаженная улыбка. Бруки прошли в самолет.

В салоне стояла тревожная тишина. Всем очень не понравились автоматчики, каждый примерял поиск на себя, а впереди были еще венгры. Не те, конечно, что еще год-два назад, но пока послушные воле старшего брата. За иллюминатором разворачивались казавшиеся черными снега России. Никакого чувства Родины они больше не вызывали. Аэрофлот профессионально вежливо кормил отщепенцев стандартной холодной курицей и повидлом из плоских баночек. Три часа лету прошли в тоскливом ожидании. Брукам не верилось, что странную семью, умеющую так ускользнуть от досмотра, оставят в покое.

Но в Будапеште было все иначе. Вместо снега - зелень лужаек. Евреев охраняли решительные парни в штатском с короткими автоматами. "Это уже израильтяне, папа? - тихо спросила Рита. - Тогда нас не посмеют вернуть..." "Это охрана от террористов, - пояснил сосед по месту в автобусе. Палестинцы в панике от большой алии. Грозились взорвать нас."

Автобусы неслись в другой аэропорт. Там кроме парней с "узи" к охране подключились венгерские пограничники. Всем явно было не до банки, и Бруки повеселели. Здесь вообще сгинула казенщина, чувствовалась заграница, которой и не пахло в венгерском же, но присоветском аэропорту. Можно было расслабиться, потратить в буфете пару долларов на неслыханный дефицит импортное, а какое же еще? печенье.

На обратном пути Вадим и Рита, оставившие Нону сторожить вещи, заблудились и оказались в каком-то зеленом дворе с красивыми круглыми деревьями. И тут к ним выскочил узкий мужчина в мятом плаще. Он что-то невнятно спросил, а потом повторил на ломанном русском: "Евреи? В Израиль?" "Нет. Да." - невпопад ответили отец и дочь.

В этот момент Нона вдруг почувствовала едва заметную дрожь в прижатой к ноге сумке, а мужчина в плаще, который было оскалился и полез за чем-то за пазуху, вдруг обмяк и попятился туда, откуда появился. Вадим внезапно вспомнил дорогу обратно в зал ожидания. Но оба начисто забыли террориста. Были туалет, буфет, доллары, печенье с кофе, а на улицу не выходили и ни на какие вопросы не отвечали...

И вообще - какие могут быть теперь вопросы или проблемы? Если баночка так запросто спасла их не только от свирепых советских таможенников, но и от террористов, то что страшного может быть впереди, на вожделенной родине, среди своих, среди евреев? 2.

"Этого не может быть потому, что не может быть никогда! - встревоженно шептала Нона, оглядывая хорошо обставленную просторную квартиру с двумя балконами и огромным кипарисом за окном. - И прямо с мебелью... И столько добра в шкафах... Тут что-то не то..."

Они только что переехали из съемной квартиры в собственную, купленную в кредит.

Маклер, расточая улыбки и поздравив их с удачной покупкой, исчез в проеме бронированной двери.

"Что может быть не так? - Вадим тоже вспотел от волнения и ошеломленно оглядывался, поставив на пол заветную сумку. - Все оформлено у солидного адвоката со старой вывеской. Вот договор... Вот адрес. Вот черным по белому наши фамилии, имена, номера удостоверений личности. Просто нам дико повезло..."