Эмма с подозрительностью поглядела на чужака, задрав кверху мокрое от тумана лицо и пытаясь рассмотреть его лицо. Таких высоких людей ей ни разу до этого не приходилось видеть. Одет он был в грубую рабочую робу; за плечами у него болтался какой-то старый мешок.
– Так вы, наверно, моряк? – с осторожностью спросила Эмма, припомнив, что кухарка говорила ей, что для ремонта в Фарли-Холл наняли какого-то моряка, которому предстояло заняться печными трубами.
Гигант так и покатился со смеху – смех был каким-то утробным, и он сотрясал все его огромное тело.
– Моряк, а то как же! И зовут меня Шейн О'Нил, но вообще-то все знают меня как Блэки.
Эмма снова пристально взглянула на незнакомца, в который уже раз пытаясь рассмотреть его лицо в тусклом утреннем свете, перемешанном с туманом.
– Блэки? – переспросила Эмма. – А вы случайно не арап? – И голос ее задрожал от страха. Впрочем, она тут же разозлилась на себя за свою глупость: О'Нил – чисто ирландская фамилия, да и выговор у него ирландский, отсюда и непривычная певучесть, о которой ей доводилось слышать от других людей, так что сомневаться тут не приходилось.
Ее вопрос вызвал у незнакомца новый приступ смеха, еще более раскатистого.
– Нет, милая, никакой я не арап. Просто-напросто черный ирландец. Отсюда и мое прозвище, – давясь от смеха, произнес О'Нил. – А как зовут тебя?
Эмма снова заколебалась. Ее приучили считать: чем меньше другие о тебе знают, тем лучше. Лучше, потому что безопаснее. Если посторонним про тебя ничего неизвестно, то и ничего дурного они тебе сделать не смогут. Но снова губы не повиновались рассудку и, помимо ее воли, произнесли:
– Эмма. Эмма Харт.
– Рад с вам познакомиться, Эмма Харт. Ну а теперь, когда мы знаем друг друга, так сказать, не будешь ли ты столь добра, чтобы указать мне дорогу в Фарли-Холл?
– Это как раз там, откуда вы появились. В той стороне, – ответила Эмма, вся дрожа: промозглая сырость, казалось, пропитала все ее тело, прижатое к уступу влажной холодной скалы. И снова ее губы как бы сами собой произнесли с пугающей ясностью:
– Я сама как раз туда иду. И вы, если хотите, тоже можете пойти вместе со мной.
– Если хочу! Еще бы мне не хотеть! Спасибо, Эмма. Тогда что же, пошли? А то, честно говоря, стоять тут на ветру чертовски холодно, и я совсем промок. Прямо как на болоте, ей-ей!
Гигант стал переминаться с ноги на ногу, пытаясь хоть чуточку согреться. Однако мерзлая земля не слишком этому способствовала.
Выскользнув наконец из своей расщелины, Эмма пошла вперед по тропе, которая вскоре должна была вывести их обоих из Рамсден-Гилла на плато, простиравшееся до Фарли-Холл. Тропа была узкой и местами довольно опасной – подъем здесь и на самом деле становился с каждым шагом все круче. Идти приходилось гуськом – впереди Эмма, за ней ирландец. Она старалась идти как можно быстрее, чтобы страшная туманная лощина наконец-то осталась позади. Они шли молча, так как подъем требовал много усилий и отвлекаться было бы рискованно. Да и сама тропинка была не из легких: валявшиеся под ногами обломки скал, торчавшие из мерзлой земли сучковатые корни деревьев грозили неосторожному путнику серьезной опасностью.
Когда в конце концов они вышли на ровное плато, туман тут же рассеялся: его унесли ветры, дующие с высоких окрестных холмов. Утренний воздух здесь казался опаловым; розовато-серое небо наполнялось робким золотистым сиянием, исходившим от какого-то невидимого источника за горизонтом, – то был типичный для этих северных мест свет, поражавший даже днем своей холодностью. Сияние мало-помалу затопило пространство между горбатыми холмами удивительно яркими красками, отчего холмы казались теперь слитками расплавленной меди.
Очутившись на плоской равнине, Эмма остановилась – ей необходимо было перевести дыхание. Внизу осталась страшная лощина Рамсден-Гилл, далеко впереди виднелись Рамсденские скалы, причудливыми очертаниями которых она всегда любовалась в этом месте.
– Поглядите только на этих коней! – обратилась она к Блэки О'Нилу, показывая рукой на огромные утесы, выделявшиеся на горизонте своим гордым величием.
Ирландец проследил глазами за движением ее руки – и так и охнул от неожиданности. Девушка была совершенно права: скалы действительно казались огромными вставшими на дыбы конями. Их высеченные грубым резцом природы очертания были словно живые. Издали и впрямь представлялось, что это мифические гигантские жеребцы скачут галопом по небу в золотом сиянии.
– Красотища! А как называется это место? – пораженный, спросил Блэки.
– Рамсден-Крэгс, но местные иногда называют его Летящие Кони. А моя мама говорит, что это Вершина Мира, – ответила Эмма.
– Вершина, это уж точно, – пробормотал восхищенный Блэки.
Он опустил мешок на землю и глубоко втянул в себя свежий воздух, так отличавшийся от туманных испарений Рамсден-Гилла.
За все это время Эмма так толком и не рассмотрела лица Блэки О'Нила. Внизу, в лощине, он шел сзади по узкой тропе, да и сейчас все еще оставался не перед, а за ней, как будто продолжал следовать за своим проводником. Мама постоянно прививала ей хорошие манеры, которые, в частности, предписывали никогда не позволять себе глазеть на посторонних. Но больше бороться со своим любопытством Эмма уже не могла и медленно, как бы невзначай, повернулась и в упор посмотрела на нового знакомого. Человеку, который поначалу так ее испугал, оказалось на вид не больше восемнадцати лет.
„Совсем молодой", – пронеслось в Эмминой голове. Выглядел он совершенно необычно: во всяком случае до сих пор в своей жизни она с подобными людьми еще не сталкивалась.
В свою очередь и Блэки в упор взглянул на свою новую знакомую. Посмотрел – и улыбнулся. Теперь Эмма сразу догадалась, почему там, в лощине, вдруг перестала бояться встречного. Несмотря на огромный рост и грубую одежду, в его наружности было что-то поразительно деликатное и даже нежное. Такой же приятностью отличались и его манеры. Лицо ирландца, дружелюбное и открытое, исключало всякую мысль о вероломстве, что подтверждала также и широкая улыбка, теплая, можно сказать, солнечная, правда, не лишенная лукавства. Выражение его темных глаз было добрым и участливым. Вопреки своим обычным правилам, Эмма улыбнулась сама – в ответ на его улыбку. Она, кажется, и думать забыла, что отец всегда предостерегал ее не слишком доверяться незнакомцам, какими бы симпатичными они ни казались.
– Фарли-Холл отсюда не видно, – заметила Эмма. – Но идти тут совсем недалеко. Только перейти через тот вон невысокий перевал – и мы уже у цели. Пошли, Блэки! – заключила она с восторгом, очарованная своим новым знакомым.
Кивнув, Блэки поднял мешок, перекинул его через плечо (казалось, это не составляет для него никакого труда) – в его огромных ручищах мешок и на самом деле казался каким-то маленьким узелком. Он быстро догнал Эмму, шагавшую впереди, и начал насвистывать что-то беззаботно-веселое. Ирландец шел, закинув голову назад, и его курчавые волосы развевались на ветру.
Время от времени Эмма украдкой бросала на него робкие взгляды. Он буквально очаровал ее не в последнюю очередь потому, что людей, подобных ему, она в своей жизни до сих пор никогда еще не встречала. Блэки, казалось, заметил, с каким пристальным вниманием его разглядывают – и это его немало забавляло. Он сразу же оценил Эмму по достоинству: глаз у него был острый и наблюдательный, да и соображал он неплохо. Судя по внешнему виду, решил Блэки, ей было лет четырнадцать. Скорей всего, подумалось ему, она из местных и в Фарли-Холл идет с каким-нибудь поручением. Маленькая еще, а такая самостоятельная. А все-таки он здорово напугал ее, должно быть, там, в лощине. Еще бы, вдруг появился из тумана, как привидение. Глядя, как она важно вышагивает теперь по дороге, Блэки не мог удержаться от улыбки. Бедняжка, ей приходится делать такие длинные шаги! Увидев это, он стал идти медленнее, чтобы у Эммы не сбивалось дыхание.
У Шейна Патрика Десмонда О'Нила, больше известного как Блэки, был рост сто девяносто сантиметров, но он казался настоящим великаном из-за своего могучего сложения – мощного торса и крутых плеч. При этом Блэки не был чрезмерно плотным, а скорее просто мускулистым и жилистым. От него так и веяло мужественностью и крепким здоровьем, а уж о силе и говорить нечего. Длинные ноги, удивительно узкая для такой широкой спины талия делали его фигуру на редкость стройной. Что касается прозвища, то оно становилось понятным при одном лишь взгляде на его волосы – густыми черными кудрями они спадали на плечи, оставляя открытым высокий ясный лоб. Волосы показались Эмме эбонитовыми, не только из-за оттенка, но и из-за своего блеска. Глаза были темно-карими, почти черными, как блестящий уголь. Широко расставленные, они глядели из-под густых кустистых бровей – большие, умные, добрые и могущие – если заденут его достоинство – метать искры гнева. Точно так же они могли становиться траурно-печальными, если на его кельтскую душу находила меланхолия. Впрочем, большей частью они искрились радостным блеском – свидетельство отменно хорошего настроения.
