При таких обстоятельствах Ливингстону действительно ничего не оставалось, как отправиться на Занзибар, привести в порядок свое здоровье, отдохнуть немного, а затем со свежими силами, с новыми людьми и обновленным снаряжением приступить к за вершению своих географических открытий. Однако в его дневнике нет даже и намека, что у него возникали такие мысли. Будучи в Уджиджи, Ливингстон почувствовал, что немного окреп. И хотя у него по-прежнему не было лекарств, он решил идти на северо-запад от Танганьики, в земли народа маниема, чтобы продолжить там исследования рек.

На первый взгляд это решение казалось не только непостижимым, но и чуть ли не самоубийством. Но Ливингстон все обдумал трезво. Поездка на побережье отняла бы у него время и силы. С тех пор как умерла его жена, у него нередко возникали мысли о смерти Он чувствовал, что силы сдают и жизнь клонится к закату. Сама смерть не страшит его, угнетает лишь сознание того, что это может случиться раньше, чем он сумеет достичь заветной цели Будучи здесь, в Уджиджи, а не в Багамойо или на Занзибаре, он и по времени и по расстоянию намного ближе к своей цели. Путешествие в земли племени маниема не займет много времени - четыре-пять месяцев, пожалуй. Надо лишь переплыть Танганьику, а оттуда через неизведанные земли до реки Луалабы. Далее, если окажется возможным, он будет следовать на север вниз по этой реке, которая, по его представлениям, является западной ветвью верхнего Нила - "если это только действительно Нил, а не Конго" Эта мысль начинает все больше беспокоить его. Если Луалаба окажется не Нилом, а Конго, значит, вся его теория об их истоках неверна; следовательно, все последние годы жизни и последние силы он принес в жертву великому заблуждению.

В письме к доктору Кёрку Ливингстон просил прислать в Уджиджи новых носильщиков, товары для обмена и продукты. После похода в земли маниема он был намерен возвратиться сюда, чтобы забрать новых людей и все необходимое для дальнейшего пути. Это было то единственное письмо, которое достигло своего назначения.

Прошли недели, прежде чем Ливингстону удалось добыть носильщиков и лодки. Теперь лишь дожди и переполненные реки задерживали его в Уджиджи. Удивительно, что, готовясь к походу, он не пытается использовать время, чтобы доставить лекарства, находившиеся в Уньяньембе. В дневнике нет даже упоминания о них. Ливингстон восстановил здесь здоровье и полагал, что выдержит и без лекарств длительное путешествие.

Так же как и в 1863 году, когда исследованиями Ливингстона нагорий Шире воспользовались работорговцы, следовавшие за ним по пятам, новое его путешествие к Луалабе совпало с началом вторжения работорговцев в земли маниема. Одновременно с ним отправился Мохаммед Богхариб, который из всех его арабских друзей казался ему пока наиболее приемлемым; ему он обязан даже своей жизнью. Мохаммед надеялся добыть там дешевую слоновую кость.

12 июля 1869 года Ливингстон сел в большую лодку и пересек Танганьику. Далее неделями шел он на северо-запад со своими верными спутниками - Суси, Чума и Гарднером - и группой носильщиков. Путь лежал по редколесью, кругом мирные селения и обширные поля. То тут, то там удавалось подстрелить слона или буйвола.

В середине сентября Ливингстон встретил купца Дугумбе, везшего с собой не менее восемнадцати тысяч фунтов слоновой кости из той местности, которую до этого не посещал еще ни один араб. Купил он ее там очень дешево.

Люди, у которых Дугумбе по дешевке купил слоновую кость, новых пришельцев приняли враждебно. Невозможно было достать лодки, чтобы перебраться через широкий и глубокий приток Луалабы. Ливингстон вынужден был повернуть на север, чтобы попытаться достичь Луалабы в каком-либо другом месте.

И снова наступили дожди. Возобновилась лихорадка. А как кстати был бы сейчас хинин, который лежит на складе в Уньяньембе!

"1 января 1870 года. Да поможет мне всевышний завершить начатое дело". Еще до истечения года надо вернуться в Уджиджи, а еще лучше добраться до Занзибара. Он еще был бодр духом, но силы его заметно сдали.

С каждым днем путь становился труднее и труднее. На тропе, проделанной слонами и буйволами, нога уходила глубоко в грязь. "Три часа ходьбы в таких дебрях измотают даже крепкого... Здесь задыхаешься от буйно разросшейся растительности", - записывает в свой дневник Ливингстон. Эта местность годится только для слонов, кстати, их здесь множество.

От маниема трудно получить сколько-нибудь достоверные сведения о Луалабе: к путникам они относятся либо недоверчиво, либо явно враждебно, а то и просто "ничего не знают".

Беспрерывно лившие дожди вынудили Ливингстона повернуть на юг. Обессиленный, измученный сыростью и лихорадкой, он разбил зимний лагерь в поселении Мамохела - сборном пункте торговцев слоновой костью.

Ливингстон пробыл здесь четыре с половиной месяца и отсюда отправился на северо-запад искать Луалабу. Носильщики покинули его, остались лишь Чума, Суси и Гарднер. Всюду вязкая грязь. Ежедневно приходилось переходить вброд многочисленные ручьи и реки.

Мохаммед Богхариб утверждал, что Луалаба совсем не там, где Ливингстон ее ищет; она здесь сильно отклонилась на запад. Итак, бессмысленно продолжать марш в принятом направлении. Но Ливингстон и без того был не в состоянии продолжать путь. На ступнях у него образовались нарывы, которые гноились. Прихрамывая, он еле-еле двигался.

Это вынудило Ливингстона остановиться на длительный отдых в поселении Бамбаре, примерно на пять градусов южнее экватора. Окруженный здесь враждебными ему людьми, так как в их представлении он стремился расстроить им выгодный бизнес, мучимый болезненными нарывами, против которых у него не было никаких средств, обреченный на бездеятельность, он без пользы тратил драгоценные для него недели и месяцы.

Лежа в хижине, ожидая, что нарывы в конце концов пройдут сами, он часто размышлял о своей жизни. "Во время этого похода я старался неизменно следовать своему долгу. Я перенес многое: трудности, лишения, голод, болезни - в твердом убеждении, что стою на верном пути к цели - во что бы то ни стало довести до конца исследование истоков Нила. Полный надежд, спокойно стремился я к тому, чтобы исполнить этот нелегкий труд, выпавший на мою долю, не заботясь о том, выйду ли победителем в этой борьбе или погибну... В первые три года меня угнетало неприятное предчувствие, что мне не удастся осуществить мои планы, что я не доживу до этого, но это чувство, по мере того как путешествие мое шло к концу, постепенно угасало".

Лишь восемьдесят дней спустя смог он покинуть свою хижину, хотя был еще очень слаб, чтобы сразу же начать новый поход. Болезнь он, правда, воспринял как серьезное для себя предупреждение, однако, как только почувствовал прилив сил, принял решение продолжать путь, вместо того чтобы возвратиться в Уджиджи или даже на Занзибар.

От арабских торговцев он узнал, что западнее Луалабы, берущей свое начало якобы из озера Мверу, течет еще одна столь же мощная река, называемая, как говорят, Ломами и сливающаяся где-то на севере с Луалабой. Ему хотелось непременно исследовать и ее. Он страстно желал проплыть вниз по Луалабе до слияния ее с Ломами, а затем проделать путь вверх по Ломами до Катанги, где она якобы берет свое начало. Но для этого ему нужны были люди и лодка. И то и другое он надеялся получить от арабов-торговцев, направлявшихся сюда, в Бамбаре, и намеревавшихся далее идти к Луалабе. У них около семисот ружей и большие запасы товаров, предназначенных для обмена. Ливингстон, полный нетерпения, ждал их. Выделить ему, разумеется, они могли только рабов: других людей у них не было, и ему пришлось мириться с этим. С таким же нетерпением ждал Ливингстон писем и лекарств. Он послал Мохаммеду бин-Салеху, находящемуся в Уджиджи, письмо с такой просьбой. Покинуть Бамбаре он теперь сможет, только когда прибудут товары и его экспедиция пополнится новыми людьми. Сам он уже не отправлял писем и записей, считая это бесполезным: они все равно не доходили.