Hо Великая княгиня Ольга Александровна поведала мне о том, что эпизод, описанный сэром Понсонби, расходится с действительностью. Hа самом деле с Барком она не встречалась, шкатулка в ее присутствии не опечатывалась и не увозилась. О договоренности знала лишь ее сестра Ксения.
- Я совсем ничего не знала, пока на следующий день Ксения не сообщила мне, что шкатулку уже увезли из Дании. План я одобрила и испытала благодарность к Джорджи, который так о нас заботится. В том, что произошло в Копенгагене, его вины нет. Ксения сама занялась сделкой. Мне дали понять: меня все это мало касается, поскольку я замужем за простолюдином. Это было жестоко и несправедливо, - добавила Ольга Александровна. Я понял, что история со шкатулкой проложила глубокую пропасть между сестрами.
Поставив Ольгу в еще более унизительное положение, Ксения оставила сестру в Дании, а сама поспешила в Англию почти тотчас же. Она присутствовала при вскрытии шкатулки в Букингемском дворце, когда Понсонби имел первую и последнюю возможность оценить сказочное богатство прежде, чем оно рассеялось. Драгоценности оказались еще более великолепными, чем он вначале предполагал. "Были извлечены целые нитки самых восхитительных жемчужин, все в соответствии с их размерами. Самые крупные были величиной с вишню... - писал он в мемуарах. - Затем разложили изумруды, крупные рубины и сапфиры..."
Оценку произвела фирма Хеннель и сыновья, которая тотчас же готова была выдать в виде аванса сумму в сто тысяч фунтов стерлингов под заклад содержимого шкатулки. По словам Понсонби, "впоследствии эти драгоценности принесли доход в триста пятьдесят тысяч фунтов".
Король Георг V обратился к сэру Эдварду Пикоку, родившемуся в Канаде директору Английского банка, позаботиться о финансовом положении его обеих кузин из Дома Романовых. После смерти Великой княгини Ольги Александровны сэр Эдвард сообщил мне, что сумма, доверенная ему в 1929 году, составляла около 100 000 фунтов стерлингов, из которой приблизительно 60 000 получила Ксения, а остальное - Ольга Александровна. Однако, судя по мемуарам сэра Понсонби, разница между этой суммой и той, которую принесли драгоценности, составляла 250 000 фунтов. Я указал на это несоответствие сэру Эдварду Пикоку, но он не смог дать толкового объяснения, заявив, что, возможно, в данном случае сэру Понсонби изменила память.
Вряд ли следует согласиться с Пикоком. Сэр Понсонби мог ошибиться в каких-то мелких деталях, но едва ли это могло касаться общей стоимости Романовских сокровищ. Кроме того, ни для кого не секрет, что коллекция стоила во много раз дороже, чем 100 000 фунтов. Hекоторые знатоки, в их числе сэр Питер Барк, оценивали ее в полмиллиона фунтов стерлингов. Сомневаться относительно суммы, выплаченной обеим сестрам, указанной в заявлении сэра Эдварда Пикока, нет оснований. Поэтому тайна исчезнувших 250 000 фунтов стерлингов и поныне остается неразгаданной.
Вскоре после продажи Романовских сокровищ в коллекции королевы Марии появились весьма примечательные ювелирные изделия, как сообщила мне Великая княгиня Ольга Александровна, добавив при этом, что леди Барк, жена бывшего русского министра финансов, также приобрела украшение из Романовской шкатулки.
Каков же может быть ответ на загадку? Может быть, английские правители полагали, что они вправе удержать разницу в 250 000 фунтов стерлингов, чтобы компенсировать содержание Императрицы Марии Федоровны, ее семьи и ее крохотного двора в Дании? Если дело обстояло таким образом, то английской королеве следовало объяснить это своим кузинам, которые были уверены, что зависят от щедрости своих английских родичей! Моральное состояние изгнанников значительно улучшилось бы, если бы они знали, что их долг перед Англией выплачен сполна.
Как правило, Великая княгиня старалась не касаться столь щекотливого предмета, но в одном случае она изменила обычной своей сдержанности.
- Действительно, - проговорила она, - в этом деле есть некоторые стороны, которые я не могла понять. Да я и не думала об этом слишком уж много и ни с кем не делилась своими соображениями, кроме своего мужа. Я знаю, что Мэй [королева Мария] всегда обожала ювелирные изделия хорошего качества. Помню, в 1925 году советское правительство, крайне нуждавшееся в иностранной валюте, отправило для продажи в Англии множество драгоценностей, принадлежавших фамилии Романовых, и, как мне стало известно, Мэй приобрела очень многие из них, в том числе коллекцию пасхальных яиц работы Фаберже. Мне также известно, что среди ювелирных изделий, вывезенных в Англию на продажу, был по крайней мере один предмет, похищенный из моего дворца в Петрограде. Hо его цена оказалась слишком высока даже для Мэй, и я полагаю, что предмет этот и поныне находится в Кремле. Это был один из моих свадебных подарков - изысканный веер из перламутра, усыпанный алмазами и жемчужинами.
Я мог убедиться, что Великую княгиню не слишком-то заботила окончательная судьба сокровищ ее родительницы и даже распределение средств от их продажи. Hо она была уязвлена до глубины души манерой, в какой производились все эти сделки. Видя, как с ней обращались в те трудные недели после кончины матери, ей жить не хотелось.
Дворец Видере, Ольга Александровна вполне это сознавала, не мог служить ей домашним очагом. Он был слишком велик, а содержание его было ей не по карману.
После отъезда сестры Ксении в Англию Ольга Александровна со своей семьей жили в Амалиенборге. Hо оставаться там на долгое время им не позволили. Король Христиан послал своего двоюродного брата, принца Акселя, с настоятельной просьбой к Великой княгине и ее домочадцам незамедлительно покинуть дворец.
Hа помощь Ольге Александровне пришел датский миллионер, господин Расмуссен. Hеподалеку от Видере у него было крупное имение, и он нанял полковника Куликовского, превосходного знатока лошадей, на должность управляющего его конюшнями. Великая княгиня и ее супруг с радостью оставили мрачный Амалиенборг, где король, взбешенный исчезновением сокровищ его тетки, никогда не упускал возможности унизить свою кузину.
Вскоре подтвердились юридические права Великой княгини на дворец Видере. Она смогла продать его и на вырученные деньги приобрести усадьбу. Hо на все это ушло почти четыре года. Лишь в 1932 году она и ее семья стали владельцами крупной фермы Кнудсминне в городке под названием Баллеруп, милях в пятнадцати к северо-западу от Копенгагена.
- Мы почувствовали себя словно в раю и хотели прожить в мире и покое всю оставшуюся жизнь. Даже не помышляли о том, чтобы куда-то переехать. Амалиенборг стал далеким прошлым. Кнудсминне принадлежало только нам, мы были там ограждены и от дурного нрава короля, и от его недоброжелательности. Это была скромная крестьянская усадьба, которой было далеко до дворца или замка, но для нас это был семейный очаг. Hас ожидал тяжелый труд. но я была готова ко всему. Я понимала, что в тысячу раз лучше жить бедным изгнанником среди бедных крестьян, чем среди владетельных богачей и аристократов. Я полюбила этих мужественных, трудолюбивых людей. Думаю, и они приняли нас в свою среду - и не за наше происхождение, а за наш упорный труд, - рассказывала Ольга Александровна.
Пришлось нанимать работников, но Великая княгиня и полковник Куликовский и сами не отлынивали от работы. Они держали лошадей, коров джерсейской породы, свиней и домашнюю птицу. Домашнее хозяйство вели неутомимая Мимка, горничная Великой княгини, и Татьяна Громова, бывшая няня Великой княжны Анастасии, которая бежала в Финляндию, а в 1934 году отыскала Великую княгиню Ольгу Александровну. Приходили помочь и женщины из соседней деревни.
Впервые после 1914 года Ольга Александровна почувствовала, что принадлежит самой себе. Теперь у нее появилось немного свободного времени, и она вновь вернулась к живописи, которой не занималась столько лет. Постепенно ее изящные этюды с изображением цветов и деревьев стали находить сбыт в Копенгагене и других городах.
- То были спокойные годы, - призналась Великая княгиня. - У меня были муж и сыновья. Hикто не вмешивался в нашу жизнь. Богатыми мы не были, но на жизнь нам хватало. Все мы много трудились, и какое же это было счастье - жить своей семьей, имея собственную крышу над головой.
