Кузьмичев доложил, что пока не видит противника, но, судя по шуму, положение у соседей слева пиковое.

"Надо немедленно идти к Кузьмичеву. Основная каша сейчас там. А здесь немцы, кажется, увязли".

В стереотрубу это было хорошо видно. В передовых окопах шел тяжелый бой. Танки утюжили окопы. Но машин осталось всего пять - остальные горели, подожженные истребителями и бронебойщиками. Пехота, отсеченная от танков, залегла.

Фролов, не мешкая ни минуты, в сопровождении ординарца сержанта Морозова быстро пошел,.почти побежал по ходу сообщения к НП Кузьмичева, По мере приближения к нему гул, доносившийся со стороны левого фланга, плотнел, нарастал, и, когда Фролов наконец добежал, он уже ничего не слышал от грохота, который закладывал уши, грозя разорвать барабанные перепонки.

Заняв место рядом с Кузьмичевым и прислушиваясь к перекатам и нарастанию огня, Фролов пытался представить, что же происходит у Шарапова, смяли немцы его оборону или еще нет. Он не знал, что в эти минуты полк Шарапова, подкрепленный батальоном пограничников, приставших к дивизии при отступлении, перешел в контратаку и отбивает прорвавшиеся танки; что сам Шарапов руководит боем с простреленной грудью; что, преграждая путь танкам, четверо пограничников бросились под них с гранатами; что бутылками с самовоспламеняющейся жидкостью "КС" повар полковой кухни поджег три машины. Ничего этого Фролов не знал, как не знал и того, что два танка из двадцати, брошенных на полк Шарапова, прорвались и сейчас полным ходом шли на батарею, выбрав это направление по чистой случайности. Чудом уцелев, ведомые людьми, почти обезумевшими от пережитого, они, как бешеные волки, вслепую рвались вперед и этим бешенством были страшны.

Из грохота, сотрясавшего воздух кругом позиций, танки возникли внезапно, и оттого, что за этим грохотом не было слышно работы их моторов, они казались нематериальными, созданными игрой переутомленного воображения. Две-три секунды Фролов отрешенно смотрел на них, но уже в следующее мгновенье сознание обрело работоспособность и четко определило мысль уничтожить! Уничтожить немедленно!

Танки были не далее как в трехстах метрах. Чтобы преодолеть их, им понадобилось бы две-три минуты, и Фролов понимал, что этот краткий отрезок времени отныне стал мерой жизни и смерти многих из тех людей, что располагались рядом с ним в окопах и ждали его команды. Он бросил взгляд направо и вперед. Там, в выдвинутом из обшей линии окопе, находился расчет противотанкового ружья, одного из трех, приданных батарее, и сейчас ему выпадала основная роль. До сегодняшнего дня Фролову не приходилось видеть расчет в деле, и он опасался, что бронебойщиков подведут нервы. Они могли открыть огонь раньше времени, а это было равносильно гибели. Здесь следовало бить наверняка.

Но он беспокоился зря. Первый номер расчета, кряжистый, плотный красноармеец (такому только и управляться с пудовым ружьем), словно ободряя товарищей, обернул медное от загара лицо и неожиданно подмигнул. Затем, прильнув к ружью, застыл неподвижно, каменно уперев локти и напружинив сильную, плотно обтянутую гимнастеркой спину. Из окопа бронебойщиков выплеснулся едва заметный при свете дня огонь, и тотчас на броне танка вспыхнул короткий синий проблеск. Танк дернулся, но продолжал идти. И это движение не было инерцией пораженной насмерть, но обладающей живучестью бронтозавра машины: пуля ударила ее вскользь. Это была контузия, к тому же легкая, от которой быстро приходят в себя. И как бы в подтверждение, из дула танковой пушки тоже блеснул огонь, и слева от окопа бронебойщиков, с недолетом, поднялся столб разрыва. Едко запахло сгоревшим толом, осколки срезали макушки кустов.

Фролов с тревогой взглянул на окоп.

Расчет был цел, и первый номер все в той же каменносжатой позе вел дулом ружья, подводя мушку под выбранное им место на броне танка. Несколько долгих секунд продолжалось это плавно-замедленное, завораживающее движение длинного и тонкого ствола, но, когда выстрел грохнул, Фролов скорее почувствовал, чем увидел, что с этим танком покончено. Но оставался другой. Держась все время на втором плане, совершенно невредимый, он какими-то невероятными зигзагами надвигался на окопы. Трижды хлопало ружье меднолицего петеэровца. По танку, метясь в смотровые щели, били стрелки и автоматчики, но он, точно заговоренный, уже подбирался к неглубокому овражку в пятидесяти метрах от НП Кузьмичева, стреляя одновременно из пушки и пулеметов. Фролов с мгновенной, острой болью увидел, как взрывом разметало стрелковую ячейку, как, раскинув руки, повалились и остались лежать только что жившие я чувствовавшие красноармейцы.

Что-то словно толкнуло его в спину. Фролов обернулся и встретился глазами с яростным взглядом Морозова. Держа в руках две бутылки с зажигательной смесью, сержант одной из них указал на танк:

- Разрешите, товарищ капитан!

Фролов молча кивнул. Ни на какие колебания и раздумья времени не оставалось.

Перехватив ловчее бутылки, Морозов рассчитанным движением перебросил тело через бруствер и скользнул в высокую траву. Он полз навстречу танку по кривой, с намерением оказаться на его пути в самый последний момент, когда из мертвого пространства можно будет метнуть бутылки наверняка. Следя за тем, как чуть заметно колышется раздвигаемая Морозовым трава, как умело применяется разведчик к местности, Фролов и думать не дума.л о том, что грянуло над ним как гром среди ясного неба. Танк вдруг повернул. Увидел ли водитель ползущего человека или изменил направление случайно, Фролов не знал. Он видел лишь, что теперь танк шел прямо на Морозова, и с замирающим сердцем осознал, что, если не произойдет чуда, разведчик будет неминуемо раздавлен.

Решаясь на крайность, Фролов уже приготовился бежать к окопу бронебойщиков, чтобы своими руками расстрелять, казалось, осатаневшую машину, но события опередили его.

Из травы поднялся Морозов. Мертвое пространство надежно защищало сержанта, и он стоял на пути танка. Взмах руки бывшего молотобойца, привычного к тяжести литого металла, был разящ и точен. В упор, словно снаряд, выпущенный орудием с прямой наводки, бутылка встретила набегавший танк. Фролов не слышал звона стекла; липкое пламя метнулось по броне, растекаясь в стороны горячими языками. Но танк не остановился. Уже ослепший, обожженный, изувеченный, он в последнем усилии достиг стоявшего перед ним человека, и в смрадном дыму уже никто не видел нового замаха Морозова, и так же неразличим был тонкий звук разбивающегося о металл стекла...

Все произошло так быстро, что трагизм случившегося не сразу дошел до сознания Фролова. Оно еще продолжало жить страстями и накалом этого столь неожиданно начавшегося поединка, не успев переключиться и зафиксировать его конец. Лишь после того, как над окопами повисла вдруг тишина, в которой непривычно громко разносились слова и бряцанье отставляемого на время оружия, мозг, как осколок, прорезала страшная в своей обнаженности и неприятии мысль о смерти Морозова. От нее хотелось кричать, и, чтобы укротить этот безысходный, помимо воли рвущийся из груди крик, Фролов с такой силой рванул ворот гимнастерки, что "с мясом" оторвал верхние пуговицы. Будто горошины, выщелкнутые из перезрелого стручка, они ударились о стенку окопа и скатились в нишу для запасных дисков и обойм. Бессмысленно посмотрев на них, Фролов перевел взгляд на подбитый Морозовым танк.

Обезображенный, с темно-бурыми пятнами ожогов, он горел с шуршанием и треском, словно был деревянный. Краска, накаляясь, распухала и образовывала на броне огромные волдыри, которые лопались и тут же сворачивались в трубку, обнажая серый, в раковинах и кавернах металл. Казалось, с танка, как с некоего гада, слезает старая кожа. Фролов отвернулся, не в силах смотреть на зрелище, вызывающее у него желание вновь и вновь стрелять а этот мертвый, но по-прежнему ненавистный остов.

Шум боя затихал. Было ясно, что первый натиск отбит, и следовало воспользоваться передышкой, чтобы подготовиться к новой атаке.