Он смотрел, как она следит за его исцелением.
Впервые в жизни ее охватил страх.
- А не хочешь музыку послушать? - осведомился он.
Но он же не произнес ни слова! Его губы не шевелились!
И тут до нее дошло, почему она так хорошо понимала его французский. Он передавал ей свои мысли.
И ей нечего было ответить.
- Ну, если не музыку - может, ты поесть хочешь? - спросил он. И улыбнулся.
Она беспомощно стискивала пальцы. Страх и смятение овладели ею. Он кивнул с понимающим видом:
- Этот мир такой большой. Дух обретает разные формы. Ты считаешь себя одинокой - и ты действительно одинока. Нас много - единственных, быть может, последних - и одиноких. Туман расступается, дети рождаются - и предки умирают, оставляя осиротевших потомков.
Она не понимала, что он несет. Она всегда знала, что она одна-одинешенька. Просто так всегда и было. Не дурацкая концепция одиночества Сартра или Камю, но одинокое бытие в мире, который уничтожил бы ее, осознай он, что она существует.
- Вот-вот, - сказал он. - Потому-то и надо решить, как с тобой быть. Если ты - последняя в своем роде, то эту игру на выживание пора кончать.
- Это ты меня кончать собрался? Ну так чего ты ждешь? Я всегда знала, что это произойдет когда-нибудь! Чего ты тянешь, сукин сын крезанутый?!
Он внимательно читал ее мысли.
- Уймись. Я сам знаю, как трудно не съехать с катушек. Ты - то, чем научила тебя быть жизнь. Вот только дурой не будь, если можешь этого избежать. Глупость не способствует выживанию. Именно она и сгубила многих последних в своем роде.
- ЧТО ты за дьявол такой?! - вырвалось у нее. Он с улыбкой протянул ей поднос с овощами.
- Морковка? Ты какая-то хренова морковка?! - завопила она.
- Ну, не совсем, - откликнулся мысленный голос. - Но не от таких отца и матери, как ты. Не от таких отца и матери, как все прохожие на улицах Парижа. И ни один из нас не умрет.
- С чего ты вздумал МЕНЯ защищать?
- Последние спасают последних. Все просто как апельсин.
- Чего ради? Для чего тебе меня спасать?
- Для тебя... Для меня...
Он начал раздеваться. Теперь, в голубоватом свете, стало видно, как бледна его кожа. Не того оттенка, как тональный крем на его лице, и не совсем белая. Словно зеленоватый огонь мерцал под упругой гладкой кожей.
Во всем прочем он был абсолютно человечен; совершенно сложен, возбуждающе мужественен. Она ощутила отклик своей плоти на его наготу.
Он приблизился и бережно, неторопливо, без малейшего сопротивления с ее стороны начал снимать с нее одежду. Она заметила, что из косматого порождения ночи превратилась в прежнюю Клэр. Когда совершилась эта перемена?
Все словно происходило помимо ее воли.
Уже давно, давным-давно она привыкла держать все в своих руках. Свою жизнь, жизнь тех, с кем ее сводила судьба, саму судьбу. Но теперь она беспомощна - и охотно отдает себя в его власть. Страх отпустил ее, уступив место совсем иному чувству.
Когда они оба оказались наги, он уложил ее на ковер и начал любить медленно, нежно. Ей казалось, что ярко-зеленые растения в теплице, чуть вздрагивая, тянутся к ним. И могучая сила слила их воедино в таинстве неизведанном, как новизна их встречи, и древнем, как луна.
Сквозь окутывавший ее дурман страсти донесся его шепот:
- Есть так много съестного...
Впервые в жизни она не слышала шороха преследующих ее шагов.
