ХАРЛАН ЭЛЛИСОН
ГЛАЗА ИЗ ПЫЛИ
Их брак был неизбежен. С ее родинкой на правой щеке, с его куриной слепотой... Как вообще их можно было терпеть на Топазе?
В мире, посвященном красоте, недопустимо любое несовершенство. Тем не менее, всеми избегаемые, они там остались. И поженились. Вполне естественно. Красота ищет равное себе - как и безобразие.
Итак, они поженились, худо-бедно устроили свою жизнь - и вскоре она уже носила ребенка.
Кошмар начался.
Город Света на планете Топаз вздымался на два километра в жемчужное небо. Башни его окружала аура, заключенная в самом веществе. Все пастельные тона - голубой, розовый, салатный - сливались, создавая единое восхитительное зрелище потока и круговорота. Башни - трех разных высот. Величественные гиганты высотой в два километра с точностью до микрона, башни средних размеров, что доходили лишь до семисот метров, после чего над ними возносились гиганты, и миниатюрные башенки тридцати метров, изящные и трогательные.
Ослепительно головоломные, выгибающиеся от башни к башне висячие мосты и автострады были подлинными чудесами строительства. На разных уровнях из пластин чистейшего вещества устроены подъемники и разделители, что придавало городу вид сказочного, отделенного от безобразного мира царства, купающегося в собственной красоте.
И, конечно же, люди...
Каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок являл отдельную ноту величественной симфонии совершенства. Прослеживались и простота, и вычурность - но столь искусно совмещенные и смешанные, что ничего грубого или чрезмерного просто не встречалось. Ни вялых лиц, ни бессмысленных. Люди Топаза хранили красоту в глазах, в ясности лиц и в ритме шагов.
На Топазе существовала только красота. В Городе Света шло бесконечное восхитительное представление, исполненное изящества и совершенства. Никаких признаков расового вырождения, никакой самоуспокоенности, никакого застоя. Цивилизация Топаза была вполне жизнеспособна, богата по мысли, сложна по содержанию - посвящена красоте жизни и воплощению этой красоты во всем материальном.
Слепец и его жена с родинкой жили в небольшом секторе вне города там, где фермеры возделывали правильной формы поля, используя превосходное по конструкции и эффективное в работе оборудование.
Жили они в двухъярусном доме, который мог похвалиться всеми новейшими роботизированными удобствами. Свет ламп усиливался или приглушался по мановению руки, стены при нажатии кнопки излучали тепло, еду готовили изобретательно сконструированные роботы-повара, из отверстий в стенах гудели вжики, что немедленно убирали появляющуюся грязь.
А в машинном подвале, где размещались сервомеханизмы - нервный центр всего дома, - слепец и его жена с родинкой оборудовали дополнительную темную комнату особого назначения. Мягкие стены комнаты полностью поглощали звук, защищая обитателей от любых внешних воздействий. Туда не проникал свет, а постелью служил пуховый тюфяк.
Обитателем этой комнаты был Человек.
Просто Человек. Ибо никакого другого имени у него никогда не было. В отличие от слепца, которого звали Метларь, или от его жены с родинкой, чье имя было Ордак. У них были имена, так как время от времени им приходилось появляться в городе и общаться с окружающими. Но Человек ни с кем не общался. Он никогда не видел света, ни разу не прогуливался. Комната стала его постоянным обиталищем, а его родители позаботились, чтобы он никогда ее не покинул.
В машинном подвале двухъярусного дома неподалеку от Города Света Человек сидел в глубоком молчании.
Сидел, аккуратно сложив руки на коленях, подогнув под себя ноги - и сохранял безмятежность.
Сидел, устремив в пустоту глаза из серой клубящейся пыли. Присутствие Человека на Топазе никакого оправдания не имело и иметь не могло. В мире красоты и изящества уродство презиралось. Метларь и Ордак были неполноценны - его слепота и ее родинка, - но они уже давно жили в сообществе и имели достаточно благоразумия, чтобы не слишком высовываться. Совсем иное дело их отпрыск. Глаза из пыли - кто мог такое допустить?
Коснувшись ладонью замка, Метларь отомкнул дверь и вошел.
- Отец... - прошептал Человек. Речь - свежая, будто родниковая вода, а интонации порхают как бабочки.
- Да, сынок, это я. Как ты сегодня? У тебя опять было видение?
Человек кивнул, обратив на слепца серые глазницы.
- Только что, Отец. Черное-черное, с ярко-красными ростками, что проталкивались наверх. Похоже на жерло вулкана.
Слепец ощупью приблизился к тюфяку, присел на него и медленно покачал головой.
- Но ведь ты никогда не видел вулкана, сынок.
Человек отступил на шаг от стены, и его огромные руки расслабленно свесились ниже колен.
- Я знаю.
- Но тогда как...
- Так же, как я видел чаек, что опускались на зеленый клочок травы. Так же, как пидел глубокую, оранжевую от грязи реку, что пузырилась на пути к болоту. Точно так же, Отец. Я вижу.
Слепец недоуменно покачал головой. Вот еще и ответы на вопросы, которых он не задавал.
- А где Мать? Она уже который раз не приходит со мной повидаться.
Слепец вздохнул.
- Ей надо работать, сынок, если мы хотим наполнить наши пищехраны. У нее трудная работа в центре дуновения.
- Ага. - Человек вызвал в воображении образ центров ощущения, откуда в воздух Топаза поступали приятные для обитателей планеты запахи, звуки и вибрации красоты. Там ей, наверное, хорошо. Совсем рядом с орхидеями.
- Она говорит, это работа.
Человек кивнул. Огромная голова слегка наклонилась, и пятна теней обозначили пепельные глаза
- Тебе что-нибудь нужно?
Человек скользнул вниз по стене в прохладный сумрак и негромко ответил, зная, что его отец лишен зрения даже того, которым обладал он сам:
- Нет, Отец. Я ни в чем не нуждаюсь. Для еды у меня есть кексы и пиво. У меня есть мои тени и цвета. И еще запах проходящего времени. Больше мне ничего не нужно.
- Какой ты странный, сынок, - будто бы интригующим голосом произнес отец, хотя никакого секрета тут не было.
Человек негромко засмеялся от удовольствия.
- И правда - какой я странный, Отец.
