До садов Авиллака они доехали в фиакре, а дальше пошли пешком, спотыкаясь на сумеречных безлюдных дорожках, осененных ветвями с только что пробившейся листвой. Белый гравий скрипел под ногами, неподалеку заходились кваканьем лягушки. Глориэль помалкивала в сумке, лишь изредка производя тихое жужжание, приглушаемое парусиной.

Еще до полуночи они успели добраться до прогалины под названием Средоточие Света – излюбленного места свиданий, которое в последнее время, по причине соседства с Кипарисами, утратило присущее ему в прошлом романтическое очарование. Юные парочки по большей части предпочитали теперь встречаться в других местах. Как и предполагал Кинц во Дерриваль, они не встретили на поляне ни души.

Осторожно опустив сумку посреди поляны на круг мелкого белого гравия, Кинц высвободил Глориэль, и вместо парусины над ней засияло усыпанное звездами небо. Чувствительница, судя по всему, начала приспосабливаться к своему новому окружению. По ее стеклянным рожкам пробежали прерывистые огоньки, она испустила несколько тревожных посвистов и задумчиво загудела.

Кинц во Дерриваль склонился над своим творением.

– Верь мне, красавица моя, – произнес он умоляюще, – не бойся и не сомневайся.

Элистэ не терпелось уйти.

– Что теперь, дядюшка? – спросила она.

– Теперь-то и начнется потеха. Отойди. Нет, дальше, к самому краю прогалины. Скорее, детка.

Взяв Элистэ за руку, он увлек ее под сень деревьев, окружающих Средоточие Света. Элистэ безмолвно повиновалась, уверенная, что сейчас все объяснится.

Так оно и произошло. Под деревьями Кинц во Дерриваль остановился, глубоко вздохнул и принялся шевелить губами. И тут началось такое…

Элистэ не сводила глаз с дядюшки, который, казалось, не замечал ее. Он что-то бормотал себе под нос, и хотя она не слышала, что именно, но почему-то посмотрела на Глориэль – и поймала миг великого преображения. Лишь секунду назад Чувствительница спокойно пребывала посреди прогалины – низкая овальная сфера, испускающая пульсирующее свечение, – и вдруг выросла в нечто чудовищное, огромное, выше самых высоких деревьев. Огни погасли, урчание стихло. Она омертвела. Внезапная метаморфоза заняла всего миг и произошла в полнейшей тишине. Элистэ научилась противиться наваждениям, но даже ее это застало врасплох. Такого она никак не ожидала. Глориэль и под огромным своим подобием оставалась все той же приземистой полусферой во всеоружии своих ощущений. Но неподготовленный взгляд никогда бы не различил малой Чувствительницы под гигантской новоявленной Оцепенелостью.

– Ну, дядюшка, нет слов!

– Она тебе нравится, дорогая моя?

– Занятно. Очень занятно. Но зачем?

– Наживка, дитя мое. Наживка. Глориэль останется здесь на ночь, и уж не заметить ее – в теперешнем-то виде – вряд ли возможно.

– Еще бы! Утром тут будет не протолкнуться. Но для чего вы… Ой, поняла! Сюда приведут сестру или отца Уисса Валёра, чтобы пробудить Оцепенелость, правда?

– Ты у меня, как всегда, умница.

– А вдруг они что-то заподозрят? Они же знают, что в столице действует чародей из Возвышенных, знают про вас, и внезапное появление огромной невиданной Оцепенелости заставит их насторожиться…

– Чистая правда, дитя мое. Однако я думаю, что новая Чувствительница с ее неизведанными возможностями будет для них непреодолимым соблазном. Народному Авангарду не под силу транспортировать Глориэль в Арсенал. То есть им так покажется, а стало быть, у них не останется иного выхода, как доставить к Оцепенелости кого-нибудь из пленных чародеев.

– И, вероятно, под особо усиленной охраной?

– Разумеется, но с этим я, пожалуй, управлюсь К тому же мне помогут. Тут Глориэли предстоит сыграть свою роль.

– Вот как? А что она будет делать? – спросила Элистэ, снедаемая любопытством; у нее дух захватывало от того, что дядя приобщил ее к своим чародейным замыслам. – И когда?

– Вскоре. Завтра вечером я вернусь сюда, и все начнется.

– Дивно! Я приду с вами.

– Ох, дорогая моя, я бы тебе не советовал.

– Как? Отстранить меня после того, как я вам помогла? Нет, это просто несправедливо!

– Дитя мое, я же забочусь о тебе.

– Ну, пока я с вами, мне ничего не грозит, – заявила Элистэ и вдруг поняла, что ни за что не позволит дядюшке лишить ее такого захватывающего приключения. – А кроме того, вдруг понадобится унести Глориэль? Вам одному не справиться, да и Дреф, скорее всего, будет занят своими делами. А я сумею вам помочь. Сумею помочь Глориэли.

«В яблочко».

Дядюшка Кинц поежился.

– Дорогая моя, лучше поговорить об этом в другом месте, но не здесь и не сейчас. Давай-ка вернемся домой.

Элистэ не стала спорить, и они направились к дорожке.

Вдруг позади раздалось гневное шипение, заставившее их обернуться. Глориэль под своим огромным подобием вся тряслась и вибрировала, ее огоньки разгорелись яростным алым свечением, маленькие лопасти вращались во всю свою мощь.

– Что с ней? – спросила Элистэ. – Почему… ох!

Белый камешек просвистел в воздухе подобно пуле и угодил ей в ногу. Многочисленные юбки смягчили удар, но она все равно пошатнулась. В нес полетел второй камешек – и тоже попал в цель. Элистэ вскрикнула от боли, бросилась за дерево и осторожно выглянула из-за ствола.

Глориэль стояла на декоративной площадке, посыпанной белым гравием. Каким-то непонятным образом – происходящего под ее металлическим корпусом не было видно – Чувствительница подбирала с земли камешки, втягивала в себя и выстреливала ими через воздушные клапаны с поразительной силой и точностью. Элистэ мигом убрала голову. Гравийный залп обрушился на дерево, за которым она спряталась.

– Глориэль! Красавица моя, попробуй успокоиться, я очень тебя прошу. Глориэль! – Кинц бросился к Чувствительнице, пырнув в сотворенное им огромное наваждение, как корабль входит в полосу тумана, и опустился перед ней на колени. – Ну же, красавица ты моя, зачем так расстраиваться? Никто тебя не бросает, завтра я вернусь, обещаю тебе. Мы же обо всем договорились, разве ты не помнишь? Поверь, никто не уводит меня от моей Глориэли. Все в порядке, все хорошо, успокойся.