Ни Тони, ни Бренда не охотились, но им очень хотелось пристрастить Джона к охоте. Бен предчувствовал, что настанет время, когда конюшни заполнятся лошадьми и его назначат конюшим: мистер Ласт не возьмет чужака, он не такой.

Бен раздобыл два шеста с просверленными дырками и побеленную жердь и соорудил с их помощью посреди поля барьер вышиной в два фута.

– Теперь полегонечку! Давай галопом и помедленней, а когда она снимется, пригнись – и перелетишь, как птичка. Держи ей голову на барьер.

Громобой прорысил вперед, прошел два шага легким галопом, но перед самым барьером сробел и, снова перейдя на рысь, обогнул его. Джон бросил повод, обеими руками вцепился в гриву, удержался в седле и виновато посмотрел на Бена, тот закричал:

– На кой черт тебе ноги дадены, а? Вот, держи, хлестанешь, как до дела дойдет.

И передал Джону хлыст.

Няня, сидя у ворот, перечитывала письмо от сестры.

Джон отвел Громобоя назад и снова попытался взять барьер. На этот раз они пошли прямо на жердь.

Бен крикнул: «Ноги!» – Джон ударил пятками и потерял стремена. Бен воздел руки к небу, словно собирался ворон пугать. Громобой прыгнул, Джон вылетел из седла и шлепнулся на траву.

Няня всполошилась:

– Мистер Хэккет, что случилось? Он убился?

– Ничего ему не будет, – сказал Бен.

– Ничего мне не будет, – сказал Джон. – Громобой, по-моему, споткнулся.

– Еще чего, споткнулся. Просто ты распустил ноги, ядри их в корень, и сел на жопу. В другой раз не бросай повод. Так ты всю охоту загубишь.

С третьей попытки Джон взял барьер и, взволнованный, дрожащий, потеряв стремя и вцепившись для верности одной рукой в гриву, обнаружил, что усидел в седле.

– Ну, каково? Перелетел что твоя ласточка. Повторим?

Еще дважды Джон с Громобоем перепрыгивали через барьер, потом няня велела идти домой пить молоко. Они отвели пони в конюшню. Няня сказала:

– Господи, курточку-то как измазал.

Бен сказал:

– Ты у меня вскорости на скачках призы будешь брать.

– Всего вам хорошего, мистер Хэккет.

– И вам, мисс.

– До свидания, Бен. Можно, я вечером приду на ферму, посмотрю, как ты чистишь лошадей?

– Не мне решать. У няни спроси. Но знаешь что, у серой ломовой глисты завелись. Хочешь посмотреть, как я лекарство ей даю?

– Очень хочу. Нянь, можно мне посмотреть, ну можно?

– Спроси у мамы. А теперь идем, хватит с тебя на сегодня лошадей.

– Не хватит, – сказал Джон, – совсем не хватит.

Доро́гой он спросил:

– А можно, я буду пить молоко у мамы в комнате?

– Посмотрим.

Няня всегда давала уклончивые ответы вроде: «Поживем – увидим», «Много будешь знать, скоро состаришься», «Подрастешь – узнаешь», резко отличавшиеся от решительных и суровых суждений Бена.

– А что смотреть?

– Мало ли что…

– Ну например?

– Например, посмотрим, будешь ты задавать глупые вопросы или нет.

– Глупая шлюха, старая шлюха.

– Джон! Как ты себя ведешь? Это еще что такое?

Вдохновленный успехом своей вылазки, Джон вырвался у няни из рук и, приплясывая и распевая: «Старая шлюха, глупая шлюха», дошел таким манером до боковых дверей. Когда они поднялись на порог, няня молча сняла с него гамаши; ее мрачный вид несколько отрезвил Джона.

– Ступай прямо в детскую, – сказала няня. – А я расскажу маме о твоем поведении.

– Няня, прости. Я не знаю, что тут плохого, но я ничего плохого сказать не хотел.

– Ступай прямо в детскую.

Бренда наводила красоту.

– С тех пор как Бен Хэккет учит его ездить верхом, с ним, ваша милость, просто сладу нет.

Бренда плюнула в тушь:

– И все же, няня, что именно он сказал?

– Ой, да мне и выговорить стыдно, ваша милость.

– Чепуха, говорите. Иначе я могу подумать, что он сказал что-нибудь похуже.

– Уж хуже некуда… он назвал меня старой шлюхой, ваша милость.

Бренда поперхнулась в полотенце:

– Так и назвал?

– И не раз. Выплясывал передо мной до самого дома и распевал во весь голос.

– Понятно… Вы совершенно правильно сделали, что сказали мне.

– Благодарю вас, ваша милость, но раз уж зашел такой разговор, я вам скажу, что, по моему разумению, Бен Хэккет очень уж торопится с этой ездой. Так недалеко и до беды. Сегодня утром мальчик упал с лошади и чуть не убился.

– Хорошо, няня. Я поговорю с мистером Ластом.

Она поговорила с Тони. Оба хохотали до упаду.

– Милый, – сказала она, – поговорить с ним надо тебе. Ты в серьезном жанре выступаешь лучше меня.

– А я считал, что «шлюха» – очень хорошее слово, – возразил Джон, – и потом Бен всех так называет.

– И напрасно.

– А я больше всех на свете люблю Бена. И он всех вас умнее.

– Ты же понимаешь, что не можешь любить его больше мамы.

– Все равно люблю больше. Куда больше.

Тони почувствовал, что пора прекратить пререкания и приступить к заранее приготовленной проповеди.

– Послушай, Джон. Ты поступил очень плохо, назвав няню старой шлюхой. Во-первых, ты ее обидел. Вспомни, сколько она для тебя ежедневно делает.

– Ей за это платят.

– Помолчи. И во-вторых, люди твоих лет и твоего положения в обществе не употребляют таких слов. Люди бедные употребляют известные выражения, но джентльмены никогда. Ты джентльмен. Когда ты вырастешь, этот дом и много чего другого станет принадлежать тебе. И ты должен научиться разговаривать, как будущий владелец всего этого, научиться вести себя предупредительно с теми, кто менее счастлив, чем ты, и в особенности с женщинами. Ты меня понял?

– А что, Бен не такой счастливый, как я?

– Это к делу не относится. А теперь иди наверх, извинись перед няней и пообещай никого так не называть.

– Ладно.

– И раз ты сегодня так скверно себя вел, я не разрешаю тебе завтра кататься верхом.

– Завтра воскресенье.

– Ладно, тогда послезавтра.

– Ты сказал «завтра», так нечестно.

– Джон, не препирайся. Если ты не возьмешься за ум, я отошлю Громобоя дяде Реджи и скажу ему, что не считаю возможным оставить пони такому нехорошему мальчику. Ведь тебе бы это было неприятно?

– А зачем дяде Реджи пони? Он не сможет ездить на пони, он слишком тяжелый. И потом, он всегда за границей.

– Он отдаст пони другому мальчику. И вообще, это не относится к делу. А теперь беги, попроси у няни прощения.

Уже в дверях Джон сказал:

– Так мне можно кататься в понедельник? Ты же сказал «завтра».

– Да, видимо, так.

– Ура! Громобой сегодня прекрасно шел. Мы прыгнули высоко-высоко. Он сначала закинулся, а потом перелетел, как птичка.

– И ты не упал?

– Ага, один раз. Но Громобой тут ни при чем. Просто я распустил ноги, ядри их в корень, и сел на жопу.

– Ну как твоя лекция? – спросила Бренда.

– Ужасно. Просто ужасно.

– Беда в том, что няня ревнует к Бену.

– Боюсь, и мы станем к нему ревновать в самом скором времени.

Они обедали за круглым столиком, стоявшим посреди огромной столовой. Обеспечить ровную температуру в столовой оказалось делом невозможным: даже когда один бок поджаривался в непосредственной близости к камину, другой леденили десятки перекрестных сквозняков. Бренда перепробовала все: и ширмы, и переносной электрорадиатор, но особых успехов не достигла. Даже сегодня, когда повсюду было тепло, в столовой стоял пронизывающий холод.

Хотя Тони и Бренда отличались прекрасным здоровьем и нормальным телосложением, они сидели на диете. Это сообщало некоторую пикантность их трапезам и спасало от двух варварских крайностей, грозящих одиноким едокам, – всепоглощающего обжорства и беспорядочного чередования яичниц и бутербродов с непрожаренным мясом.

Сейчас они придерживались системы, при которой исключалось сочетание белков и углеводов в одной трапезе. Они приобрели каталог, где было обозначено, какие продукты содержат белки и какие углеводы; большинство нормальных блюд содержали и то и другое, так что Тони и Бренда немало забавлялись, выбирая меню. Обычно кончалось тем, что они заказывали какое-то блюдо «в порядке исключения».