Виталий Владимиров

ПОТЕРПИ ДО ЗАВТРА

Ни солнце, ни смерть нельзя

рассматривать в упор.

Франсуа де Ларошфуко

...Низкое красное солнце, оплавляясь, уходило за горизонт, и в море тонул человек. Закат бледнел и был равнодушно прекрасен. Волны лениво зализывали белый след корабля. Вокруг было пусто...

Дмитрий, не открывая глаз, пошарил рукой за головой, нащупал штырек выключателя и надавил на него. Свет не зажегся - слишком тугой была пружина. Дмитрий сделал усилие и от бело-желтой лампочки, стершей картинку с тонущим в море, проснулся окончательно. В ванной, бреясь, он невольно рассматривал свое лицо в зеркале: спутанные русые, начинающие редеть, волосы, голубые глаза, круглое лицо, ровный легкий загар. На кухне, набирая силу паровозного гудка, засвистел чайник. Дмитрий выключил газ, снял черный круглый свисток с носика, залил кипятком пакетик чая в большой цветастой чашке с золотистым, каллиграфически исполненным посвящением: "Дмитрию Павловичу Перову в день тридцатилетия от коллектива работников магазина No 17."

Из транзисторного радиоприемника, висевшего на стене, лилась детская песенка "У меня сестренки нет..."

...Незаметно наступала ночь. Черное стало глубоким, а белое осветилось изнутри. Словно разрезали арбуз - так в воздухе запахло ночной прохладой. Ласковые руки мамы подоткнули одеяло со всех сторон и легко коснулись щеки, благославляя сон...

Ни в школе, ни в институте он никогда не был первым, не был и последним. Толстощекий бутуз, русоволосый мальчик, пухло-губый подросток - он переходил из детства в отрочество, из отрочества в юность также незаметно, как из класса в класс, оставаясь для окружающих Димулей, Митей, Димой, Дмитрием и даже Дмитрий Палычем, но не более того. Пожалуй, никто достоверно не знал, какова же истинная сущность этого человека, внешне напоминающего добродушного тюленя. Да и кого это интересовало?

...Баю-баюшки, баю, не ложись-ка на краю... Мамин голос оберегал, охранял Димулю от страшного, таинственного "края", от падения...

"Что мне больше всего запомнилось в школьные годы?" К теме такого сочинения, заданного на дом, десятиклассники отнеслись равнодушно-скептически. Никто не собирался говорить правду. Все знали требуемое: написать, главное, без грамматических ошибок, что больше всего мне за школьные годы запомнились день вступления в пионеры и день вступления в комсомол, сбор металлолома и макулатуры в таких количествах, которые вывели класс на первое место, участие в школьной олимпиаде и уроки труда. Обязательно следовало упомянуть уроки немецкого языка, преподавательница которого была руководительницей класса. Дима так и сделал - он всегда поступал, как все. Проверяя ошибки, перечитывая свое сочинение, написанное короткими стандартными фразами, как из учебника грамматики начальных классов, он, может быть, впервые задумался - а на самом деле, что же замечательного случилось с ним за десять лет - больше половины его жизни? Ответ он нашел не сразу. Для этого ему было нужно мужество сознаться самому себе, что он сторонился своих сверстников, никогда не играл с ними в салочки, "чижика", "двенадцать палочек" и другие подвижные игры, не лазал по деревьям и крышам, неохотно ходил на уроки физкультуры. "Перышко", "пушок" дразнили грузного увальня Перова одноклассники. Дима обижался - чем же он виноват, что родился таким? - но в силу своего незлобливого характера огорчался ненадолго, тем более, что был все-таки в его школьные годы случай, когда он доказал всем остальным свою весомость в прямом и переносном смысле. Произошло это в те, казалось бы, совсем недалекие времена, когда Димка учился в третьем классе. Жил он с матерью в одном из блочных пятиэтажных корпусов, похожих на модернизированные бараки, близ одной из конечных станций Московского метрополитена. Строились такие дома как временный вариант - всего на десять лет, - с таким расчетом, чтобы позже возвести типовые башни. И действительно, двенадцати- и четырнадцатиэтажные коробки вскоре поднялись белыми колоннами, а пятиэтажки так и остались в их тени. Несмотря на родительские запреты, мальчишки Димкиного двора все свое свободное время проводили на новостройках. В тот день Димка возился с малышами в песочнице, когда из-за угла дома вылетел запыхавшийся Колька Грибанов: - Пушок! - заорал Колька, увидев Перова, - Иди сюда скорей! Димка удивился, но в развалочку двинулся навстречу. - Да шевелись же ты, кулёма! - нетерпеливо замахал рукой Колька и добавил зловещим шепотом: - Лешка Крутов в колодец упал. - В какой колодец? - испугался Димка. - В какой, в какой - в обыкновенный, сам увидишь, - отмахнулся Колька на бегу. Колодец, бетонное кольцо которого выступало над землей, был глубиной метра три. На дне его на портфеле сидел Лешка. Как оказалось, он вовсе не падал в колодец, а просто спрыгнул в него, повиснув сначала на руках, чтобы достать уроненный портфель. Лешка рассчитывал, что сумеет выбраться обратно, упираясь руками и ногами в стенки, да силенок для этого ему явно не хватало. Колька свесился в колодец. - Леха! - позвал он. - Пушка привел, больше никого не было. - Подумаешь, Пушок, - глухо отозвался Лешка. - Без веревки ничего не получится, я уже думал. - Ага, подожди, я сейчас, - Колька вскочил и помчался за веревкой. Ждать пришлось недолго, он вернулся со связкой тонкой бельевой веревки в руках. Размотав ее, бросил конец Лешке. Сперва вытащили портфель, а вот Лешке выбраться никак не удавалось. Тонкая веревка отчаянно резала руки, и Лешка бросал ее, от чего Колька и Димка каждый раз еле удерживались на ногах. После очередной неудачной попытки Димка, отдуваясь, заглянул в колодец. - Леха, - хрипло сказал он, - ты лучше обвяжись. - А дальше что? - недоверчиво спросил Леха. - Увидишь. Лешка пропустил конец веревки под мышками и завязал узел. Другой конец Димка размотал и перебросил через торчащую из стены балку. - Готово! - крикнул Димка и, подпрыгнув, вцепился в веревку. Когда он поджал ноги, его неудержимо потянуло вниз. - Давай! - азартно бросился помогать Колька. Вдвоем дело пошло веселее, и вскоре Лешкина голова показалась над краем колодца. Видно, подъем дался Лешке нелегко - он долго, тяжело дыша, сидел на земле. Потом зубами развязал узел, скинул веревку, поднял лохматую голову и вдруг весело оскалился: - Ну, и здоров же ты Пушок! В Лешкином тоне звучало добродушное восхищение. Все трое расхохотались, а Колька стал торопливо, взахлеб рассказывать: - Я тяну-тяну и никак, а Митяй ка-а-ак дернет... Так Перов стал не только "Перышком", "Пушком", но и солидным "Митяем", так Дима испытал самое прекрасное мгновение за свои школьные годы - он был горд и счастлив.

...Солнышко в детстве, конечно же, живое, оно - теплое, от него щекотно, жарко под щекой, а глаза никак не открыть, на них наступает пуховыми лапами странный зверь, и сон продолжает сниться вместе с солнцем...

Одно из окон было открыто настежь и из него тянуло свежим холодком, но майское солнце уже грело белые, потерявшие за зиму загар руки, высвечивало серую пудру пыли на черных столах, сверкало на никеле чертежных инструментов и, отражаясь от листов ватмана, заливало молочным воском молодые лица. Настроение у всех было отменное: до защиты дипломов - считанные дни, основное было позади, оставались мелкие доделки, защита, распределение и предстояло прощание с институтом, с годами студенчества. Дима Перов стоял за чертежной доской рядом с открытым окном, а за соседним столом томилась от безделья Галка Струтинская. Она то изгибалась, стоя на одной ноге, то ложилась на стол, то с серьезным видом пыталась что-то стереть в Димкиных чертежах, прыскала со смеху и постепенно будто пьянела от солнца и весеннего воздуха. Дима добродушно улыбался, потом хмурил белесые брови и грозно косился на Галку, а она, смеясь, отскакивала в сторону. Вскоре игра эта ей надоела, она затихла, раздумывая, что бы вытворить еще, и тут взгляд ее упал на подвешенный в окне горшок с пыльной чахлой геранью. Галка выпорхнула из аудитории и вернулась с бутылкой из-под молока, полной воды. Приставила стул к окну, влезла на него и стала поливать герань. Игра продолжалась, но мизансцена была иной: если раньше Дима высился над Галкой, то теперь она царила на своем пьедестале. Пытаясь заглянуть в горшок, она поставила ногу на подоконник, взялась за шпингалет, солнце светило сквозь колокол широкой, легкой юбки, ветерок раздувал ее, и Дима невольно залюбовался Галкой. Она почувствовала это, она знала это и, повернувшись в его сторону, сделала вид, что хочет облить его чертежи. Дима обошел вокруг доски, глядя снизу вверх, и неожиданно схватил ее за лодыжку, не давая спрыгнуть с подоконника. Она завизжала, уцепилась ему за шею и давай лить воду ему за шиворот, а он стащил ее со стула, прижал к себе и, спасая чертежи, развернулся спиной к окну. Галка беспорядочно махала бутылкой, вода сверкала гейзером в проеме, пока кто-то из студентов не крикнул: - Дураки! Там же люди... Галка и Димка замерли, еще прижимаясь друг к другу, потом развернулась к окну и осторожно выглянули на улицу. С высоты четырех этажей были незаметны упавшие брызги, прохожие торопились по своим делам и стояла разморенная долгим ожиданием очередь на автобус. К окну подошел Гришка Лагутин, внимательно изучил обстановку и выдал идею: - Надо закрыть окно и встать на подоконник, все равно снизу никто из-за отражения в стекле ничего не увидит, и поливай себе на здоровье из форточки. Игра продолжалась, но теперь она приняла массовый характер. По очереди кто-то влезал на подоконник, вставал вплотную к окну и смотрел вниз, как великан, у ног которого копошатся муравьичеловечки, и Дима Перов также испытал ощущение безнаказанного всевластного человека-невидимки. Забава была невинной, по-детски глупой и казалась совсем безобидной. Стоявшие внизу поначалу недоумевали, откуда среди ясного неба летят брызги, потом осознали, что, скорее всего, какой-нибудь мальчишка развлекается, только поди поймай этого хулигана, да и что с того, что поймаешь, тем более, что автобус вот-вот подойдет. Один из стоящих запрокинул голову и долго-долго ждал, когда же этот негодяй высунется из окна, чтобы хотя бы пригрозить ему пальцем, не подозревая, что Гришка Лагутин также терпеливо ждет, когда тот опустит голову, чтобы тут же выдать порцию воды. - Шея у тебя просто железная, из нержавеющей стали, но ничего, посмотрим кто кого, - злорадствовал Гришка. Соревнование "железной шеи" и Гришки могло затянуться надолго, но тут подошел автобус, очередь сбилась в кучу у его дверей, и Гришка методически, как мортира, залпами опустошил бутылку под ликующие крики товарищей. На противоположной стороне улицы, откуда отражение в стеклах не мешало разглядеть прилипших к окнам студентам, стоял милиционер. Он покачал головой и стал переходить улицу, направляясь к входу в институт. Игра закончилась. Ликование мгновенно стихло. - О, мама миа, - воскликнул Гришка, легко слетел с подоконника и принялся быстро собирать вещи. - Допрыгались, - спокойно, но громко сказал Николай Грачев. Только он да еще пара тихонь-отличниц не принимали участия в Гришкиной затее. - Сейчас явится милиция, всех перепишут, и все это учтут при распределении. - Ой, мне же отец голову оторвет, он из-за моего распределения так унижался, - неожиданно завизжала Галка Струтинская. Буквально только что Дима восхищался Галкой, сейчас же страх и ярость сделали ее лицо безобразным: расширились напряженно-бессмысленные глаза, багровыми пятнами пополз по шее румянец, лоб залоснился от проступившего пота. - Это ты, это ты все виноват, тюфяк, схватил меня за ногу, - зло накинулась она на Перова. - Кончай базарить, ноги делать надо, - Гришка Лагутин схватил свои чертежи и учебники и выбежал из аудитории. Бежать! Куда?! А куда бегут нашкодившие школьники? Перов протрусил, приотстав, по длинному коридору за остальными, постоял, отдуваясь, у окна в кафельном, санитарно пахнущем среди возбужденных вспотевших людей и вдруг ощутил стыд, даже не столько за себя одного, сколько за своих однокашников, за коллективную трусость. И Дима вернулся в аудиторию на свое место. Милиционер, действительно, явился, молча переписал фамилии всех присутствующих и ушел, как в воду канул, и больше об этом случае никто не поминал. Галка Струтинская пыталась несколько раз заигрывать с Димой, но натыкалась на его холодное молчание, а когда узнала, что Перова распределили в Коровино на подмосковный завод торговых автоматов, и совсем потеряла к нему интерес.