Когда в 1948 году зародилась и стала бурно развиваться кибернетика, она тоже была немедленно объявлена в СССР "буржуазной идеалистической лженаукой" и строжайше запрещена. Хотя этот запрет был в 1956 году снят, советские вычислительные устройства все еще отстают от западных на два поколения.

В конце сороковых годов в советской научной литературе прекратились все ссылки на теорию относительности и "сиониста" Эйнштейна, а в 1951 году вышел даже сборник "Против идеализма в современной физике", где клеймилось "идеалистическое эйнштейнианство". По счастью, до полного отрицания теории относительности дело все-таки не дошло. Зато полностью отрицалась и долгие годы предавалась официальной анафеме резонансная теория химических реакций.

Если сегодня идеологическое притеснение науки и не доходит до таких крайностей, то оно, тем не менее, существует и отражается на науке и ученых крайне болезненно. Когда моя работа над этой книгой уже подходила к концу, в "Правде" появились одна за другой две истерических статьи, требовавших "усилить идеологическое воспитание научных кадров". В одной из них содержалась открытая угроза по адресу тех ученых, которые, по выражению автора, "бравируют своей беспартийностью". Этих людей "Правда" обвинила в том, что они "подставляют бок врагу". Понятие некоего "идеологического врага", принимающего разные личины в зависимости от текущего момента ("американский империализм", "западногерманский реваншизм", "международный сионизм") служит постоянным пугалом для всего советского населения и, в частности, для ученых.

Идеологический пресс крайне вреден для науки еще по той причине, что создает атмосферу нервозности, склоки и взаимного недоверия в научных учреждениях. Способности людей не одинаковы, и одна из областей, где индивидуальные различия сказываются особенно сильно, -- как раз наука. Специалист, оказавшийся несостоятельным в своей науке, редко обладает достаточным мужеством или достаточной честностью, чтобы признать этот факт и уйти. Обычно он приписывает свои неуспехи либо судьбе, либо -- что опаснее -- "проискам врагов". В советских условиях у бесталанного специалиста есть хорошая возможность оставаться на работе в научном учреждении и даже мстить более удачливым коллегам за их талант. Эта возможность состоит в том, чтобы стать идеологическим ортодоксом, произносить "правильные" речи на партийных и иных собраниях, ставить под подозрение более способных, но менее "идеологически выдержанных" коллег. При минимуме ловкости такой неудачник в науке быстро делает политическую карьеру в научном учреждении -- становится партийным организатором института, а там, глядишь, выдвигается в еще более крупные начальники. Поскольку такая карьера неизбежно строится на обвинениях против честных людей -- в подавляющем большинстве вымышленных обвинениях, -постольку атмосфера в институте, где есть такой "идеолог", становится подчас невыносимой. К несчастью, малоспособных людей вообще больше, чем талантливых, и "идеологи" отыскиваются всегда. А как только начинается в институте или ОКБ склока и травля наиболее способных по идеологическим мотивам, так сразу прекращается плодотворная научная деятельность, если даже до того она и велась.

Третий порок, страшно мешающий развитию науки в Советском Союзе -консерватизм в промышленности. Это, конечно, относится к прикладным наукам, где результат должен воплощаться в те или иные технические новинки. К этой категории принадлежит и ракетное дело, принадлежит изучение космоса, и через несколько строк я приведу поразительный пример из этой области.

Предварительно скажу лишь, что система централизованного планирования выпуска продукции, от которой не помогают отделаться никакие робкие реформы, мощно противостоит внедрению в технику всего нового. Любая перестройка налаженного производства -- это его замедление или временная остановка. Это бесконечные хлопоты по "добыванию" нужных материалов, оборудования и так далее. Во имя чего же стоит идти на такие неприятности? Во имя проблематичных премий "за внедрение"? Так еще когда это "внедрение" произойдет! Куда спокойнее работать над текущей, освоенной и знакомой продукцией!

Так в Советском Союзе рассуждают (про себя, конечно) абсолютно все руководители промышленных предприятий. Ни один из них не станет по собственной инициативе ломать налаженное дело, чтобы вводить даже очень соблазнительное усовершенствование. Изобретатели -- самые несчастные люди в Советском Союзе. Их официально положено поддерживать, но на деле их ненавидят, потому что они вечно требуют внедрения своих работ. Новое появляется на советских заводах только под нажимом сверху, а пока такого прямого нажима нет -- любая инициатива снизу подавляется под всевозможными предлогами, вплоть до личного шельмования изобретателей, до кампаний клеветы и гонений на них.

Почти так же принимаются на предприятиях новые научные разработки. От них, конечно, труднее отказаться, чем от выдумок изобретателя-одиночки, но и тут у директоров предприятий есть богатый арсенал оттяжек, проволочек, дополнительных экспертиз и так далее. Испытанный прием заключается, например, в том, что машину, разработанную в ОКБ, завод передает на экспертизу другому ОКБ -- даже если перед тем машина прошла государственные испытания. Там, в другом ОКБ, чаще всего находятся "ревнивцы", которые, независимо от объективных качеств машины, стараются бросить тень на ее конструкцию или выгодность применения. Затевается переписка, в дело втягиваются все новые и новые организации, а тем временем завод штампует свою прежнюю продукцию и горя не знает.

2 сентября 1956 года "Правда" поместила мою статью, озаглавленную "Что препятствует творчеству изобретателей". Я приводил там сногсшибательные примеры "торможения" очень полезных работ. Статью, как водится "обсуждали", писали в "Правду", что "меры приняты". Но лишь одна из названных мною разработок была через год или два внедрена в практику -- да и то потому, что к тому времени уже существовали успешные зарубежные образцы.

Вот этот неодолимый консерватизм в промышленности влияет по закону обратной связи и на прикладные (даже не только прикладные) науки. Ну, в самом деле, стоит ли стараться, напрягать силы и нервы, если твоя разработка будет все равно надолго "заморожена", а может быть и совсем не пойдет в практику? Гораздо проще и удобнее взять готовую конструкцию или принцип или технологический процесс из иностранного журнала и просто предложить к внедрению. Авторитет зарубежной техники -- это никогда не признается открыто -- очень велик в СССР, и иностранное происхождение, как правило, дает новинке более легкий путь в производство. Нет пророка в своем отечестве...

Теперь я расскажу о совершенно необычайных событиях, разыгравшихся на протяжении нескольких лет в советской космонавтике.

Когда президент Кеннеди в 1961 году призвал американцев к высадке на Луне "в текущем десятилетии", это произвело надлежащий эффект в СССР. Хрущев пожелал выслушать соображения ученых по поводу советских шансов достичь Луны. Доклад по этому поводу готовил уже упоминавшийся в предыдущих главах академик Глушко. Он подробно описал имевшийся тогда план полета на Луну, известный под именем "проект Вернера фон Брауна". Этот проект был выдвинут маститым немецким ракетчиком, переселившимся в США, вскоре после полета первых спутников. Согласно проекту фон Брауна, для полета к Луне нужно предварительно построить большую орбитальную станцию-платформу, для чего, по предварительным наметкам, потребовалось бы вывести на орбиту около семидесяти мощных ракет с людьми и оборудованием. Когда станция будет готова, на нее можно начать доставку лунной ракеты, топлива и всего прочего. После сборки ракеты в космосе она стартует к Луне.

Этот проект Глушко тогда описал как единственно реальный, хотя в ближайшем будущем и не осуществимый. В самом деле, для прямого полета к Луне с возвратом понадобилась бы ракета гигантских размеров, причем львиная доля ее мощности расходовалась бы на преодоление земной атмосферы и поля тяготения Земли. Орбитальная станция, расположенная вне атмосферы, позволила бы сократить размеры лунной ракеты во много раз.