У моего собеседника вдруг начинает проявляться лицо, как на фотобумаге. И вот он сидит передо мной, смотрит на меня с укором карими глазами. Светловолосый мальчишка, лет десяти. Я.
Это сейчас у меня темные волосы, в детстве они были ближе к соломенному цвету, а с возрастом вот, потемнели.
- Зачем ты это сделал? - спрашивает он.
- Что?
- Зачем ты вернулся в комнату?
Зачем?
Дзинь-Дзинь, что-то звенит на улице, ударяясь о брусчатку тротуара, и, не переставая звенеть, катится вниз по улице.
Это с неба падают звезды.
Мое призрачное королевство, королевство, где я был королем в изгнании, мессией, Командором, тает. Я снова один.
Хуже. Я наедине с самим собой. Не придуманным, настоящим.
- Ты любишь боль, - тихо продолжает мальчик, - ты пронизал болью весь свой мир. Почему?
- Не знаю, - устало говорю я, пытаясь отвести глаза. Не могу.
А ведь знаю, наверное, как приятно чувствовать боль, чувствовать, что тебе хуже, чем другим. Мне всегда нравились мученики.
- Чего ты хочешь? Красиво сесть в тюрьму, с чувством выполненного долга? Или тебя больше привлекает расстрел, пуля точно в сердце или под сердце, алое пятно на белоснежной рубахе, голова на коленях друга и последние слова типа: "Я сделал все, что мог. Извините, не успел..." Как там у тебя:
Он вонзился смертельно и цепко,
Кровь ручьями и слезы из глаз,
И дрожат посинелые губы,
Отдавая последний приказ...
Я молчу. Что я могу сказать? Врать самому себе? Глупо и смешно. Смешно, как жизнь.
За окном кто-то воет. Протяжно и жалобно, словно жалуясь Богу Всеединому на свою судьбу.
- Что это? - спрашиваю я.
Мальчик печально улыбается.
- Ты забыл? Это ведь собака, та самая, бездомная.
И снова тишина. Только часы печально отмеряют время. Тик-так, тик-так, тик-так... И когда тиканье и тишина, давящая, разрывающая на части, становятся невыносимыми, я снова начинаю говорить.
- Значит, я по-прежнему в комнате? И люди, окружающие меня - только плод моего воображения?
- Ты опять ничего не понял, - грустно отвечает мальчик, - они не менее и не более реальны, чем ты. Просто они тоже сидят в своих Комнатах, в своих мирах, творят свою судьбу, придумывают свой фатум. Каждый для себя, и вместе для всего мира.
Помнишь, один твой друг доказывал, что живет в несовершенном мире? Это правда. Но тот, кто говорил, что случайностей и несовершенства нет, тоже прав. И тот, кто утверждает, что все это нам только снится, прав не меньше того, кто говорит, что Бога нет.
- А Бог есть?
- Ты веришь в него?
- Да.
- Значит, есть. В твоей Комнате.
- А вообще?
- Из чего складывается это "вообще"? Из чего складывается весь этот мир? Из людей и Комнат, из Комнат и людей.
- Почему я не помню своего детства? - внезапно спрашиваю я.
- Потому что у тебя никогда не было детства, - грустно улыбнулся мальчик, - ты родился уже взрослым в тот момент, когда закрыл дверь в Комнату и оставил меня в холодном лесу. Одного. В этот момент на свет появился ты.
Шаги на лестнице.
С потолка мерно капает по капле вода.
Отвалился кусок штукатурки.
Где-то вдали жалобно воет собака.
- Хочешь увидеть своих богов? - вдруг спрашивает мальчик.
Я не отвечаю. Я просто смотрю за окно.
Там абсолютно незнакомый пейзаж... Поле все усыпанное звездами, большими и маленькими, тусклыми и яркими. И на небе тоже звезды всех цветов и оттенков. Вот одна, опоясавшись огненным хвостом, рванула в объятия Земли, но не погасла и не разбилась, нет, просто упала и осталась сиять среди янтарной россыпи звезд-росинок.
Где-то заржала лошадь, еще одна, по фиолетовому небу, волоча за собой ярко-золотую колесницу Гелиоса, промчались кони, выбивая из звезд фонтаны разноцветных искр.
Вся эта картина завораживает и притягивает своей необычностью, волшебностью. Заиграла тихая музыка, словно кто-то невидимый, постукивает серебряным смычком по струнам и они отвечают ему ласковым сияющим смехом.
Они появились откуда-то сбоку; росинки-звездочки отлетели в сторону, словно уступая им дорогу. Их было двое. Высокие, красивые, с длинными волосами, лицами, наполненными грустью и страданием. Молодые и старые одновременно, как Боги. Впрочем, это и были Боги. Мои Боги. И они пели. Их голоса, звонкие и яркие, как первые лучи рассвета, разносились над всем полем, уносились куда-то вдаль, и таяли в бесконечных глубинах космоса.
Эй, скачите, кони,
Разрывая путы
Времени и космоса,
Связывая звезды.
Мы поем в два голоса,
Песни - наши слезы.
Вечность нам могилою, заживо закопаны
Жизнью награжденные, жизнию мы прокляты.
Боги обреченные, мы в грехе, как в копоти,
Мы мертвы пожизненно,
Мы слепы всезнанием,
Наша ограниченность
Нашим оправданием.
В сером ряду личность
Это лишь страдание...
Эй, скачите, кони, годы разрывая.
Мы уходим в вечность, мы идем, страдая.
Песня - бесконечность, слезы - наше знамя...
"Слезы - наше знамя..." - повторила сестренка-Ночь, пряча эту картину.
- Неужели это - Боги?
- Это твои Боги. Разве ты не знаешь, что Бог-Создатель многолик, и к каждому поворачивается другим лицом? Многоликий Брама.
В окно влетел петух. Ярко-рыжий, даже близко к золотистому. Он покосился на мальчика красным глазом и неожиданно спросил:
- Можно кричать?
- Подожди, еще рано.
Петух кивнул и удобно примостился на полке, рядом с распятьем.
Мальчик вдруг протянул ко мне свою ладошку. Я не успел даже отреагировать: раз, и ладонь вошла мне в грудь. Раз - и обратно.
В руках мальчишки что-то негромко тикало: тик-так, тик-так.
- Что это? - спросил я.
Сердце. Твое. Хочешь - на, посмотри.
Я взял его в руки. Тяжелое, величиной с кулак. Отливает разными цветами и тикает. Как часы. Как что??? Часы???
Мальчик кивнул:
- Ты ведь Командор, зачем тебе сердце?
- Но как же, - я не знал, что сказать, - но ведь без него нельзя...
Как видишь, это просто глупые предрассудки. Иметь сердце так же не обязательно, как, допустим, честь, совесть. Зачем оно тебе?
А действительно, зачем?
- Я человек, и у меня должно быть сердце. Должно.
- Ты хочешь сказать, что эта тикалка тебя больше не устраивает?
- Нет. Где мое настоящее сердце? Я хочу его обратно! Верни его мне!
- Хорошо.
Я опять не успел ничего сделать. Да что там сделать, даже понять ничего не успел. Мальчик быстро сунул руку под футболку. Что-то захрустело.
В его раскрытых ладонях билось сердце. Настоящее, истекающее кровью.
К горлу подступил горький комок.
- Что это?
- Ты ведь хотел свое сердце? Вот оно, возьми.
Я автоматически протянул руки, и мальчик вложил в них сердце.
Оно билось не механически, как часы, нет. В его биении чувствовалась жизнь и большая сила.
- Пора, - сказал петух.
- Да, сейчас. - отмахнулся мальчик. - Ну что, возьмешь его?
- А ты?
- Не беспокойся, все будет хорошо. У нас есть возможность отдавать свое сердце, не теряя его.
- У кого "у нас"?
- У ТЕХ, КТО СВЕТ. У НЕСУЩИХ СВЕТ. У Рыцарей Ночи. У Богов.
- Что, опять Боги?
- "Ищи Богов в себе..." - с улыбкой процитировал мальчик, - так что, берешь?
- Беру.
- Но будет очень не сладко.
- Беру.
- И ты не сможешь больше запираться в Комнате.
- Беру.
И ты не сможешь стоять, придется все время идти, падать, вставать и снова идти, и так всегда, без права на вечный покой, на нирвану, на долгий сон и смерть.
- Беру.
Мальчик кивнул.
Сердце вспыхнуло у меня в руках и исчезло, не оставив пепла, и тут же что-то ухнуло у меня в груди, словно Царь-колокол. И еще раз. Бум, бум, бум.
- Пора, - печально сказал мальчик.
