4.
Он живет в маленькой квартирке под самой крышей шикарного модерна. Пять этажей без лифта. Он идет впереди, идет сравнительно быстро, я стараюсь не отставать и при этом не кряхтеть. Вплоть до четвертого этажа двери всех квартир инкрустированы. Облезлая железная противопожарная дверь, через которую мы входим в его квартиру, особого доверия не вызывает.
Помимо всего, на протяжении этого альпинистского восхождения он упорно молчит.
Я ненормальная, говорю себе. Ненормальная.
Подозрительно оглядываю темную прихожую.
- Вход не внушает особого доверия, да? - говорит он.
- Да, конечно, - отвечаю с облегчением.
Как только он открывает вторую дверь, картина сразу меняется. Окна квартирки выходят в парк, и она полна утреннего солнца. Я осматриваюсь: обшарпанный пробковый пол, белая встроенная кухонька, полная грязной посуды, круглый стол с интеллигентскими газетами и журналами, рабочий уголок с компьютером и принтером, большой набитый книгами антикварный шкаф, черный диван, столик с переносным телевизором и массивная двухъярусная кровать с крутой деревянной лесенкой.
Просто и вполне уютно.
Кроме того, приятно, что он не говорит фразы типа "Извините за беспорядок" или "Может, какую-нибудь музыку?" и что избегает всяких обычных клише при знакомстве. Причем настолько успешно, что я до сих пор не знаю его имени.
- Садитесь, - только говорит он.
Молча начинает готовить завтрак. Его молчание создает в комнате, конечно, определенное напряжение, но при этом мне нравится, что он не мелет языком попусту. Он включает чайник, моет чашки, тарелки и выжимает грейпфрут - для этого у него есть специальный изогнутый ножик.
- Классный нож, - отмечаю, - а я всякий раз прорезаю корку, и половина сока вытекает в тарелку.
Он кивает и собирает на стол. Затем приносит наши четыре газеты.
- Забыл, какие ваши, - говорит он. - Кажется, эти.
И подает мне.
- Нет, это ваши, - говорю я. - Если не возражаете, я возьму свои.
- Естественно, - говорит он почти без улыбки, но чувствую, что заработала один балл.
Он наливает чай, надкусывает первый пончик и действительно углубляется в чтение. Хотя, похоже, его что-то все время гнетет, но сейчас вид у него спокойный. Единственное, что в эту минуту, пожалуй, волнует его, - это чтобы джем не капнул на газету.
Я растерянно наблюдаю за ним и в отличие от него сосредоточиться на чтении не могу. Что будет, когда мы прочтем газеты? Он станет на меня кидаться? Разрежет меня на куски своим изогнутым ножиком? В какой-то момент я подумываю, уж не педик ли он - впрочем, я всегда мечтала дружить с каким-нибудь интеллигентным, остроумным гомосексуалистом.
Снова эта красивая улыбка.
- Хотите услышать последнее открытие журналистов-аналитиков "Лидовых новин"? - спрашивает он.
Я киваю.
- "
Туристов привлекают пражские памятники старины", - читает он заголовок крупным шрифтом. - Вы могли бы такое предположить?
- Нет, - говорю я. - Это настоящее открытие:
Он снова погружается в газету, а я тем временем перевожу взгляд на три обрамленные фотографии на противоположной стене. На всех трех одна и та же юная девушка. Красивая.
Он подмечает, куда устремлен мой взгляд, но не испытывает потребности хоть как-то прокомментировать это.
"Производители стальных труб намерены защищаться", - читает он следующий заголовок. Коротко усмехается: - Надеюсь, не трубами:
Я смеюсь.
Затем опять мы долго молча едим и читаем.
- Или послушайте вот это: "Чешские пивоварни за бортом", - наконец говорит он. - Это не журналисты, а сюрреалисты. Фокусники с метафорой. Представьте себе корабль, полный чешских пивоварен: И двух матросов, которые все эти пивные заводы запросто бросают за борт:
Я улыбаюсь.
- Могу я вас кое о чем спросить? - говорю я чуть погодя.
- Нет, - говорит он с веселой решительностью, не отрывая взгляда от газеты.
- Нет?! Что это значит? Я что, не могу вас ни о чем даже спросить?
Наконец он внимательно на меня смотрит.
- Это прекрасная ситуация. Не портите ее.
И он придвигает к себе свой грейпфрут.
- Но поймите, - возражаю я уже с некоторой досадой, - я ведь о вас ничего не знаю. Не знаю даже вашего имени.
С минуту он задумчиво смотрит на меня.
- Я вас понимаю, - говорит он. - Но в самом ли деле что-то изменится, если я вам скажу, что зовут меня, предположим, Эмиль и что служу я в Коммерческом банке и что на уик-энды езжу на дачу в Южную Чехию?
Теперь уже я разглядываю его. Изучаю его лицо.
- Вас зовут не Эмиль. И ни в каком Коммерческом банке вы не служите, наконец заявляю я убежденно.
- В самом деле?
- В самом. Вы не тот тип. - Я смотрю на часы. - И кроме всего прочего, вы давно сидели бы в банке.
- Сегодня у меня отгул.
- Неправда. И дачи у вас тоже нет.
- А дачу, дачу я от папы получу-у-у, - затягивает он.
Мы смеемся.
- Я сижу в вашем доме и ничего о вас не знаю, - повторяю я уже с отчаянием, но на сей раз мое отчаяние - наигранное.
- Именно это и нравится мне в данной ситуации, - говорит он. - Конечно, будь я вашим отцом, это нравилось бы мне, видимо, меньше.
И мы оба снова возвращаемся к раскрытым газетам. Кое-что зачитываем вслух и комментируем особо дурацкие заголовки и статьи. Я расслабляюсь - с этим абсолютно чужим человеком мне на удивление хорошо.
В конце концов газеты мы дочитываем. Невозможно же читать две газеты два часа кряду!
- Мне надо идти, - говорю я.
Он кивает и встает. На меня не кидается и уж тем более не режет меня на куски своим изогнутым ножиком. К сожалению, даже не удерживает меня.
- Я спущусь вместе с вами, - говорит он деловито. - Дверь наверняка закрыта.
Все пять этажей проходим в молчании.
- Наши свадебные гости все ноги собьют, - пытаюсь я возобновить нашу изначальную игру, но это не очень срабатывает.
Он улыбается, но опять-таки грустно.
Открывает дверь (действительно заперта).
- Отличный был завтрак, - говорит он. - Спасибо.
- Не за что. Ваше извращение тоже отличное.
Я медлю перед открытой дверью, но сколько можно? Смущенно глажу запыленную стену коридора - а потом на мягкой штукатурке нацарапываю ногтем свой номер телефона.
