Михаил Вишняков

Забайкальские болтомохи

Михаил Евсеевич Вишняков родился в 1945 году в Читинской области. Автор двенадцати книг стихотворений, изданных в Иркутске и Москве. Известен также как публицист, переводчик "Слова о полку Игореве", поэт-песенник, прозаик. Член союза писателей России.

Живет в Чите. Работает пресс-секретарем губернатора Читинской области.

Откуда пошли забайкальские болтомохи

Жил-был в Чите, в главном городе Забайкалья, поэт Михаил Вишняков. Умный не умник, дурной не дурак, в общем, как все поэты в России - неделю стихи пишут, в субботу в баню ходят, отмываются, в воскресенье деньги за стихи получают. Нагребут тысяч в мешок, домой несут. А в том мешке дырка есть; пока доберутся до квартиры, деньги-то пачка за пачкой порастеряются. За такое растяпство поэты своих жен ругают: почему иголку не купили, дырку не зашили? Жены поэтические встают в оборонительную диспозицию и возмущаются:

- писаки! А вы на иголку заработали?

В общем, дожил тот поэт Вишняков до сорока лет. Стихов много написал, семь штук книжек издал, а на иголку так и не заработал. Загорюнился, очкастый, голову повесил. Да нет, не в петлю веревочную, а на плечо жены. Та и сказала:

- Герой ты мой лирический! Не кручинься, не помирай раньше времени, а купи себе ружье да поезжай в тайгу. Добудь соболя да волка - вот и разбогатеем.

Недаром же в польском народе говорят: "На красивую жену смотреть хорошо, с доброй - жить хорошо". Послушался наш Михаил Вишняков доброго совета. Купил ружье и поехал на промысел в свою родную деревню Сухайку.

Только добрался - маленьким сделался. Идет по улице мимо одной неказистой избушки, видит: сидит у раскрытого окна шорник и сапожник дед Миша Заусан, знаменитый болтомошник и балагур.

- Дед, а дед, - обращается малый.

- На кол одет, пенькой подвязан, богу обязан, - отвечает старик, глаз щурит, солнце ресницами защемляет и нитку тянет из золотого луча.

Присел малец на завалинку, рот раскрыл, смотрит как зачарованный. Перестал Миша Заусан нитку тянуть, взял сапог, забивает в подошву гвозди березовые, из чурочки колотые, да поет:

Эх, Семеновна,

с горы катилася,

юбка в клеточку

заворотилася!

Тут давай подходить к Мише Заусану деревенские старики: Илья-кузнец да Меркуха-конюх, Миша Палка да Ларион-уставщик, да Корней Большой, самый столетний-престолетний дед в Сухайке. Пришли - расселись. Давай загибать про конскую масть да нонешнюю власть, про четверть вина да зачем мужику жена. Загнут в Сухайке - в Шилке распрямить не могут, а в Чите примутся, только поломают. Пустят завиральню - в Сретенске паром всколыхнется, трос лопнет.

Чего-чего только не наслушался наш поэт от народных сказителей, от природных златоустов и памятчиков. Выбрался из деревни, зашел в Шилке на вокзал, а там сидят на лавках не то лекторы ученые, не то урки заключенные: языки вытянули и за карманы привязали. Еще в тридцать седьмом году, при культе личности, привязали им, чтоб лишнего не болтали. С той поры мужики молчат, только руками маячат: мол, люди добрые, развяжите.

Развязал поэт языки этим молчунам - десять дней и ночей рассказывали они оч-чень разные истории.

Так и пошло: куда ни поедет Вишняков, везде встретится ему смехотворец да шутник, балясник да зубоскал, да свистун, да ошаульник добрый. В охотничьих зимовьях на Чикое и Газимуре, по Нерче и Онону, Хилку и Ингоде стал собирать поэт блестки словесные, болтомохи интересные.

Собрал - стал печатать в газетах. Народ читает - на ус мотает.

Слава о забайкальских болтомохах пошла по всей Сибири, а после того как один кооператор продал по несколько тысяч за штуку да другой перепродал в Париж - по всему миру разнеслась. Вот американский президент на днях звонит через спутник японскому императору-микадо.

- Дорогой, - говорит, - Микадо Микадович, ну хоть убей меня, не могу выступать в сенате, пока ради настроения не прочитаю новую забайкальскую болтомоху. Выручай, - говорит, - паря!

- Сложное дело, - отвечает император Японии, - ну уж ладно, ради дружбы попробую позвонить на читинское радио, попрошу поменять новую запись болтомох на семнадцать японских компьютеров. Может, согласятся эти гураны...

Вот какова цена узорчатому да переливчатому слову забайкальцев, истинных авторов вишняковских болтомох.

А еще говорят, на днях видели в магазине жену поэта - покупала и купила-таки иголку! Слава тебе, Господь наш милостивый, теперь зашьет мешок - и хоть один поэт в России будет жить по-человечески.

"Ба-абушка-а..."

Нерчинский браконьер Проня Унтиков отыскал медвежью берлогу. Собрался с духом, навострил уши топориком, стал подбираться. От кустика до кустика, от сосны до березы. Миновал старый пень, перешагнул через валежину. Еще два-три шага - и вот чело берлоги. Закуржавела дыра, вмерзли в край рыжие иглы лиственницы, листочки осины краснеют, трепещут, как маленькие флажки от нутряного дыхания берлоги.

Прислушался Проня - тихо внутри, прислушался сильнее - уловил сладкое посапывание и храп далекий-далекий. Перекрестился и заглянул в берлогу. Вот те раз! Прямо у входа сидит на горшке медвежонок и еще лапой за ухом чешет. Проня без всякого нахальства, негромко и уважительно спросил:

- Эй, малый, папка дома?

- Не-е, - покачал головой медвежонок.

- А мамка?

- Нету, - ответил медвежонок.

- Ах ты, шпана сопливая! - расхрабрился Проня и поддал пинком медвежонка вместе с горшком.

- Ба-абушка-а! - заплакал малыш. - Меня дядя чужой обижает!

Проня ты, Проня Унтиков! Нам остается снять шапку, перекреститься: бабушка - это, брат, такая ба-абушка-а, что семь волков на деревья влезли, до сих пор там сидят, вывод делают: нет, не надо обижать маленьких медвежат.

Про солдата Гаученова, Брылену Чечилу и

командира ракетной части

Не в чеченском царстве, не в якутском государстве, не в Туле в гостях, а в Чите в ракетных частях служил солдат Иван Гаученов. Служба не дружба: что прикажет командир, то и делал - в караул ходил, плац подметал, из ракеты куда надо стрелял, куда надо нацеливался. За дисциплину и исполнительность дали солдату Гаученову увольнение в город. Солдат, известное дело, шилом бреется, самогоном греется, ему собраться недолго: пуговицы почистил, ремень подтянул, улыбку до ушей раскатал и - ш-шагом арш! - за ворота части. А командир вослед:

- Смотри, - грит, - Гаученов, живет тут Брылена Чечила, не попадись к ней на зубок.

- Ракетчики - народ стратегический, - бодро ответил Гаученов, - куда нацелены, туда и летят.

- Ну-ну, смотри: не та беда, что штанина подмочена, а та, что скособочена, - остерег командир.

Приехал Гаученов в город, там-сям погулял, "Сникерс" съел, на девушек нагляделся. Ко времени в часть поехал. Только сошел с автобуса, а Брылена Чечила тут как тут. Баба злющая, снизу копырялка, сверху ковырялка, своего мужа в гроб свела, за чужих принялась.

- Служивый, - говорит, - пойдем ко мне, я ничего не ищу, а рюмкой угощу. Гребень гребок, подушку под бок, два-ста бодаста, а триста игристо. - повела плечом Брылена Чечила и рукавом махнула.

- Командир заругает, - пробовал возразить солдат Гаученов.

- Ты, матушка, грози, а ты, девушка, гуляй, - продолжала Брылена Чечила. - Эх, рюмка - ком, пошла кувырком! - свистнула, кавалерский знак каблучком начертила, она ж колдовка была.

Затуманился ум солдатика, пошел, как на веревочке, не в часть, а в чужую усадьбу.

Брылена Чечила вдова богатая, у ней двор что кащеево царство, оградой обнесен, внутри псы сторожевые по кругу бегают, замки электронные гудят. В зале стол накрыт со всякой всячиной: водка русская, вина заморские, рюмки хрусталем играют.

Солдат, он хотя и в гимнастерке, а тот же мужик: за чаркой чарка, как в пасть овчарке. За-ради чести еще по двести, а там со свистом мелькнуло триста, за мать-старушку - чекушку с кружкой. А там Иваныч иль пан Иван, коль дело на ночь, буцк на диван!